Лада Лузина - Мой труп

Ненормальным людям не место в жизни! Так же как нормальным - не место в театральном. На четвертом курсе жена соседа Арины - театрального режиссера, которому мы были обязаны Костей, - покончила с собой. «Понимаешь, - взволнованно повествовала Арина, - она была нормальной. Такая себе обычная девочка. Переехала в общежитие к мужу. Но она не понимала нашего мира. Я видела ее на кухне, за пятнадцать минут до того… Я дала ей соль. А потом она пошла к себе в комнату и выпрыгнула из окна».

Общежитие театрального славилось тем, что каждый год кто-то выпрыгивал из его окон. Наверно, они совершали огромный грех. Им было куда уйти - в их распоряжении был целый мир. А у меня есть только один выход.

Я оттягивала это решение - оттягивала его окончательность. До окончанья уборки я могла ничего не решать. А убрав квартиру, должна была сделать звонок. Или умереть.

Но Андрей попросил не отдавать его!

«Я всегда говорил, тебе следовало идти в адвокаты. Ты способна подтасовать любой ответ», - И. В. Часто говорил это мне, поражаясь, как, мастерски жонглируя фактами, мне удается доказывать самую безумную мысль. «Ты ненормальная!» - раздраженно добавил он. И впервые это не было комплиментом.

Мент с готовностью покачал головой, соглашаясь со мной. Он был подчеркнуто добродушен и миролюбив - так и нужно вести себя с сумасшедшими. Мент был очень доволен. Теперь он знал мой мотив. Я была сумасшедшей - в прямом смысле слова. Я убила Андрея и не хотела отдавать его труп, объясняя это нежеланьем последнего.

Не отдавай меня никому!

Как я могу не отдать его? Только так - как Орфей не отдал Эвридику. Он ушел вслед за ней…

Первый раз я пыталась покончить с собой в двадцать лет, второй - в двадцать два. Первый раз, как полная дура, наглоталась обычной валерьянки и поехала к дедушке Сане на кладбище. Второй раз - перерезала запястья.

Сколько раз я опробовала на них бритву - так, слегка, просто чтоб увидеть кровь, просто чтоб приучить себя не бояться, не трусить. Резануть, преодолеть тошноту при виде своих напряженных вен, резануть сначала чуть-чуть, потом чуть сильнее, чтобы, когда мне придет в голову исполосовать вены на всех частях тела, рука была набита и сработала профессионально.

Я примеряла самоубийство, как примеряют платье. Как актер примеряет роль. Вот тут я сделаю этот жест, в этом месте я сделаю вздох. Моя роль была давно разучена, ее рисунок выстроен до мельчайших деталей. Я могла сыграть ее в любую минуту. Могла и сейчас.

Почему не сейчас?

«Моя любимая девушка» - так Андрей называл меня. Я звала его «Моя любимая Смерть»!

Я присела на корточки и заглянула в лицо господина Анри - самой красивой из всех театральных смертей. А театральная красота такой вкусный соус, под которым можно съесть и родного отца, и свое долгожданное самоубийство.

Вот она, моя Смерть!

Как странно, что в коридоре гостиницы я сама учила ее быть доброй и мудрой, и нести облегчение всем «утонченным неврастеникам», чувствующим себя неприкаянными в невыносимо-реальном мире.

Вот она, моя Смерть, - моя смерть жила там же, где и Андрей. Я потянулась к неснимаемой полочке в дверце холодильника, где одиноко стоял пластмассовый тюбик, и высыпала его содержимое на стол.

Еще год назад я выбрала эти таблетки. Вчера зашла в спальню, заперла дверь и заревела от злости - тюбик остался в холодильнике. Я не успею допрыгнуть!… И, как я сказала Инне, все закончилось тем, что я приняла снотворное - тупо заснуть. Четыре таблетки - генеральный прогон. Г-н Анри не советовал мне снотворное: «…люди думают, что они просто заснут, и все. Просто смешно! Умирают с икотой, с дурными запахами».

Тюбик хранил не снотворное. Труднопроизносимое успокаивающее средство, которое через год после закрытия ее телешоу прописал нашей Оле врач. Как-то, желая утешить меня, Оля дала мне крохотную четверть четырехмиллиметровой таблеточки. «Так мало?» - скривилась я. «Дам больше, не доедешь домой», - сказала она.

Я все равно не доехала. Остаток дня я пролежала на Олином диване как овощ. Я смотрела на проплывающие за окном облака, в голове не было ни одной мысли - полный, запредельный покой. Не зря их продавали по особым рецептам, выписанным на каких-то особенных бланках, такие выдавали лишь психиатрам, и далеко не каждому - заполучить рецепт в платной лечебнице мне не удалось. Но Оля как-то исхитрялась добывать их, а я исхитрилась вымутить у нее целый тюбик. С тех пор я знала, где живет моя смерть. Знала, какой она будет.

Я выстроила таблетки в ряды - пять, пять, пять… Одна из пятерки в третьем ряду отличалась по конфигурации. Она не была прямоугольной. Ее не могло здесь быть. Но ее появление не имело значения. Я отодвинула подкидыша в сторону и пересчитала оставшиеся.

Дверь открылась.

Не думайте, что это просто - покончить с собой. Что сделать это можно в любую минуту. Я знала это ощущение. Будто где-то в пространстве открывается дверь, и если ты поспешишь, ты можешь запрыгнуть в нее.

Нет, вы не знаете, что это такое! Самоубийство, ставшее образом мысли. Затем - образом жизни. Самоубийство, ставшее с годами неизлечимой болезнью, когда живешь от приступа к приступу. И никогда не знаешь, когда откроется дверь. Но ты всегда, всегда чувствуешь это! Сердце исступленно стучит, ладони холодеют, на них выступает пот, ты вертишь головой, расширяешь глаза и перестаешь видеть - ты видишь ее. Дверь приказывает: «Ты должна попробовать. Прыгни!» Ты группируешься и отталкиваешь землю ногами…

Тысячу лет я репетировала этот прыжок. И никогда не допрыгивала. Потому что не слишком хотела допрыгнуть. Я оставляла своей жизни шанс.

За окном кричали дети. «Картошка, картошка!» - звал покупателей чей-то голос. Все это больше не касалось меня. Я медлила, рискуя опоздать, и в то же время наслаждаясь мгновеньем. Я посмотрела на Андрея. В последний раз.

«Умирать никогда не больно, мадемуазель, - сказал г-н Анри. - Надо смело довериться смерти, как другу. Как другу с нежной и сильной рукой…она развязывает узы, разжимает тиски, дает передышку, а вот жизнь упорствует, цепляется, точно нищенка, даже если проиграла, даже если человек не в силах больше двигаться, если он обезображен, даже если он обречен на вечные муки. Только смерть настоящий друг!»

Я кивнула и неторопливо пододвинула к себе таблетку N 1 - первую из пятидесяти.

В тот же миг жизнь позвонила мне в дверь.

Глава девятая

Орас. Кто вам поверит? Роменвиль. Все, потому что это правда. Орас. Милейший Роменвиль, не все ли равно, правда это или нет, если это не похоже на правду? Роменвиль. По-вашему, выходит, что правда не стоит ни гроша? Орас. Ни гроша, дорогой, если она неправдоподобна. Жан Ануй. «Приглашение в замок»