Лев Гурский - Есть, господин президент!

— Что значит «опять»? — с нарочитым возмущением откликнулся Юрий. Разговаривая, он уже принялся за новую работу — давить киянкой зерна миндаля. — Видишь, Яна, как Антоша меня обижает! Я ведь не повторяю своих ошибок. Да, на той неделе я тоже чуть не спутал, но что с чем? Кервель с шафраном! Большая разница! И это было бы совсем не фатально, даже интересно.

Черкашин покончил с миндалем и сразу переключился на сахарную пудру, которую стал просеивать сквозь мелкое-мелкое сито.

— У нас, Антоша, все хорошо продумано, — добавил он, вновь обращаясь к жене, — но специи мы раскладываем неправильно. Принцип надо сделать совсем другой. Гамма запахов, мне кажется, ненадежна. Когда у меня насморк, я теряю ориентиры. Давай попросим Дахно разложить пряности и приправы по алфавиту.

— Но ты-то, мой дорогой, сам помнишь алфавит? — засмеялась Антонина. — Промахнешься на сантиметр — и беда: вместо кориандра схватишь кардамон, а вместо мяты — мускатный орех.

— Не промахнусь ни за что, — торжественно изрек Юрий, — а если, не дай Боже, все-таки промахнусь, то пусть накроют меня гнев и презрение всех гурманов Москвы, пусть покарает меня безжалостная рука Российского общества защиты прав потребителей, аминь… Все, я свободен, Макс, диктуйте ваш рецепт.

Кунце послушно извлек из одного кармана куртки драгоценный лист с латинскими каракулями Парацельса, из другого — бумажный клочок. И, посматривая то в одну сторону, то в другую, начал:

— Возьмем муки пшеничной двести двадцать… нет, извините меня, двести двадцать пять граммов, и муки ржаной столько же. Затем возьмем два яичных белка и на вес каждого из белков точно по равной доле перетертых с медом зеленых грецких орехов…

До середины я слушала рецепт внимательно, но как только на горизонте возникла смесь молока с маслом, я вдруг вспомнила о Пульхерии — большой любительнице того и другого. О Господи, как я могла забыть? Уже середина дня, а кошка еще не кормлена! Я ей, конечно, насыпала вчера до краев ее кошачьей еды, но, когда меня долго нет, эта рыже-черно-белая радость начинает сердиться, а на нервной почве жрет в три раза быстрее, чем обычно. Прости меня, Пуля, мысленно покаялась я, ждать тебе осталось недолго. Я вернусь уже скоро-скоро, потерпи. Обещаю: пока не покормлю тебя, сама в рот не возьму ни крошки. Хотя мне, между прочим, не терпится побыстрее испробовать пирожное-новинку…

Чтобы не истязать себя горячими кондитерскими запахами, я перешла из кухни обратно в торговый зал. Минут десять мне удалось потратить на задушевную беседу с незнакомой старушкой, похожей на престарелую Дюймовочку. Старушка-невеличка по имени Ванда Матвеевна все выбирала, выбирала и никак не могла выбрать что-нибудь особенное для любимого внука Миши: он, по ее словам, отправлялся служить куда-то далеко за границу, и на дорожку его непременно нужно было побаловать вкусненьким… Следующие пять минут я наблюдала, как продавщица Света за кассой ловко жонглирует мелочью и купюрами. Еще две-три минуты я изучала немногочисленные рекламные плакаты на стенах. Потом я целую минуту пересчитывала покупателей (их оказалось ровно десять человек). Потом в торговом зале делать мне стало совсем уж нечего, и я собралась выйти подышать на улицу Но что-то меня остановило. Может быть, интуиция. Может, тень, пробежавшая по комнате. Так или иначе я посмотрела сквозь окно на улицу И сразу увидела его. Незнакомого высокого амбала, который строевым шагом прохаживался вдоль кондитерской. Десять метров в одну сторону, четкий разворот через правое плечо, и такие же десять метров — в обратную сторону. Чистый робот! Как же мы с Максом не заметили его, когда входили сюда?

— Свет, посмотри в окно, только осторожно, — шепнула я продавщице. — Вон тот тип у вас сегодня появлялся?

Не переставая отсчитывать сдачу, Света глянула в застеколье.

— Появлялся, а как же, — тихо ответила она. — Утром, сразу после открытия. Взял, по-моему, кекс с орехом кэшью и чурчхелу на меду… Думаете, Яна Ефимовна, он готовит ограбление?

— А у вас есть что грабить? — насторожилась я.

— Вообще-то не очень, — шепотом призналась мне Света. — Вчерашнюю выручку Глеб Евгеньевич вчера же сдал в банк, а сегодня с утра в кассе тысяч двадцать наберется. Не те деньги.

Деньги были и вправду мелкие — в отличие от амбала за окном. Честное слово, я его никогда в жизни не видела — но почему-то он казался мне смутно знакомым. Несколько минут я пыталась разобраться в этой мучительной загадке, пока не уловила, в чем дело: тип всем своим обликом — манерой двигаться, одеждой, стрижкой и еще чем-то неуловимым — напоминал того сукина сына, который напал на меня вчера, возле дома Окрошкина. А что, если это тот же самый гад, просто загримировался?

— Глеб Евгеньевич, дорогой, — вполголоса обратилась я к бухгалтеру-охраннику. Тот по-прежнему подпирал дверь на кухню и рассматривал покупателей в зале, — у вас не найдется бинокля?

Ничуть не удивившись моей просьбе, дед Дахно сунул руку за стойку с образцами и вытащил приличный полевой «цейсе».

Я взяла бинокль, выбрала себе местечко для наблюдения у окна сбоку, рядом с пирамидой овсяных печений. Как только парень на улице снова промаршировал мимо окон, я постаралась разглядеть его лицо сквозь мощные «цейссовские» окуляры.

Качественная оптика развеяла сомнения: не он! Носы разные, скулы разные, шеи совсем не похожи — никакому гриму не поправить матушку-природу. Кстати, усмехнулась я про себя, шею он мог бы вымыть. Или, по крайней мере, смыть вон то грязное пятнышко пониже левого уха… А может, это у него такая странная родинка? Я подкрутила колесико бинокля и при очередном проходе амбала мимо окна постаралась всмотреться в черную кляксу. И поняла, что это не родинка. Однако и не совсем пятно.

Это была татуировка. Очень маленькая черная свастика в круге.

Глава четырнадцатая Союзнички (Иван)

Считается, будто крепкие, упертые и самовлюбленные люди труднее поддаются обработке и нажиму, чем люди неуверенные, дрейфующие невесть откуда неведомо куда и вечно сомневающиеся то в себе, то в стране, то в мире. Ха! Поверьте на слово: чушь несусветная. Смотря как обрабатывать, смотря на какие кнопки жать. По мне, наоборот, человек рефлексирующий — материал неблагодатный, словно флейта из пластилина в жару. Все течет, пальцы вязнут, опереться не на что. Лично я дюжину нервных принцев Датских, у которых каждая извилина спорит с соседней, променяю на одного подпоручика Дуба, твердо знающего, что дважды два — пять.

— Привет, Сергей, привет, рад тебя видеть! — Я встретил Журавлева в дверях кабинета, долго жал ему руку, лично проводил до кресла и попросил у секретарши два кофе голосом Робинзона Крузо, чей остров между делом посетил сам Христофор Колумб.