Воля дороже свободы - Анатолий С. Герасименко
Петер снова кивнул.
– Я знаю, сударыня, – сказал он. – Много читал про мироходцев. И вот поэтому хочу попросить…
– Нет, – сказал Кат.
Петер съёжился. Табуретка под ним жалобно скрипнула.
– Мне очень нужно домой, – сказал он тихо.
Ада зябко повела плечами.
– Давай-ка спать, – предложила она. – Утро вечера мудренее, слыхал такое?
Петер криво улыбнулся.
– У нас говорят: «Ночь – мать советов».
– Красиво, – оценила Ада. – Что ж, на том и порешим. Дёма, не запрёшь ли дверь?
Кат сунул руки в карманы плаща, перебирая скопившуюся там мелочь: монетки, спички, нож, ключи от особняка Ады, ключи от собственного дома. «Убедилась, что опасности нет, – подумал он. – Пацан вообще с другого света... А ведь мог бы мне пригодиться. Вон как просится. Угораздило же тебя подвернуться Киле, сопляк несчастный».
– Дёма! – сказала Ада громко, так, что Петер вздрогнул.
Кат не двинулся с места.
– Я могу сходить... – начал Петер неуверенно.
– Сиди! – бросила Ада. – Демьян, ну чего ты ждёшь?
«Всё, – подумал Кат. – Пошло-поехало».
Ада выпрямилась на стуле. Руки вцепились в подол платья, чёрные ямы глаз нацелились на Ката. Она уже плохо владела лицом и голосом, и он знал, что это не пройдёт само по себе. Ада долго ждала, пока Петер насытится и напьётся; от голодных людей ей было куда меньше проку, потому-то она и терпела всё это время, изображала улыбки и смех, притворялась спокойной, радушной… Нормальной.
Теперь нужда в притворстве пропала.
Кату оставалось одно.
Уйти.
Уйти, оставить здесь этого вежливого белобрысого пацана в нищенском тряпье, с его дурацкой историей, дурацким, не вовремя открывшимся даром и дурацкими круглыми доверчивыми глазами. Дать Аде сделать то, что она делала всегда. Дождаться, пока всё закончится, и отволочь тело в подвал. Или, если пацан выживет – увести его прочь, дурного, стонущего, безмозглого.
А потом, наверное, выпить водки. Да что там – выпить. Нажраться, насвинячиться, чтобы вытравить из головы любые мысли.
До поры, пока она не проголодается снова.
Но сначала надо было просто уйти.
– Дёмка!! – взвизгнула Ада.
Петер, перепуганный, вскочил. Табуретка опрокинулась, он запнулся и повалился на спину. И очень вовремя: Ада уже тянула руку, худую, с мосластым локтем, со скрюченными пальцами – будто бы в попытке ухватить самый воздух, спёртый, пропахший снедью и свечным воском. Она налегла на стол, тот сдвинулся с мучительным скрипом. Блюдо грохнулось на пол и разлетелось фаянсовой шрапнелью. Подсвечник упал, две свечи тут же погасли, и только одна продолжала гореть: крошечный огонёк, синий от натуги, из последних сил держался за кончик фитиля.
Ада хрипела, Петер в молчаливом ужасе скрёб башмаками по половицам, силясь подняться. Кухня, ещё минуту назад выглядевшая вполне пристойно, превратилась в совершенный кошмар.
«Да ну нахер», – подумал Кат.
Он шагнул к Петеру, задев свисавшую с потолка лампу. Поднял мальчишку за шиворот одной рукой, как щенка.
И поволок его из кухни вон.
– Не-е-е! – взвыла Ада. – А-и-и!!
Крик превратился в визг. Ада попыталась вскочить – хотела, видно, броситься вдогонку – но силы подвели, и она бухнулась на стул. Заскребла пальцами, скомкала и скинула на пол скатерть вместе с подсвечником. Стало окончательно темно.
Кат ощупью нашёл дверь, отворил её пинком и, не выпуская ворот Петеровой куртки, шагнул через порог. Ада за спиной кричала. Слов не было – просто один сплошной, отчаянный, сверлящий вопль.
Очутившись в зале, Кат захлопнул за собой дверь и рывком поставил мальчика на ноги.
– Шевелись, – сказал он.
Огонь у входа ещё горел. Подталкивая перед собой обомлевшего Петера, Кат пересёк зал, и они вывалились на улицу, в холодную ночь.
– Стой тут, – велел Кат. – Я сейчас.
Снаружи падал нежный, пушистый снег. Криков не было слышно – дом строили на совесть, толстые каменные стены не пропускали звуков. После скандала уличная тишина действовала, как ледяной компресс на голове больного: давала желанное, пусть и мимолётное, облегчение.
«Пацан-то может сбежать, – подумал Кат. – Придётся догонять, чего доброго… Хотя нет. Не сбежит. Слишком хочет вернуться домой. Да и вряд ли понял до конца, что сейчас произошло».
Он покосился на Петера. Тот стоял, задрав голову, и глядел в окна второго этажа, словно боялся, что Ада может выпрыгнуть оттуда. Бежать он явно не собирался.
Кат сделал глубокий вдох, смахнул со лба щекотные снежинки и вышел за ограду.
Пьяный сидел на скамейке под фонарём в той же позе – подогнув ноги, выпятив живот, опустив голову так низко, что подбородок упирался в грудь. Это был крупный мужчина, на вид лет сорока. Судя по ботинкам с исцарапанными железными носками – стропальщик из порта. Чернь как она есть: коротко остриженный работяга с каким-то бесполезным даром, не прошедший в детстве гражданских испытаний. Такого городовые даже искать не будут. Если его вообще кто-нибудь хватится.
«Всё равно замёрзнет насмерть, – подумал Кат, подходя к скамейке. – А может, и нет.
