Джонатан Барнс - Сомнамбулист

— Вам бы пойти прилечь, сэр. Спасибо еще раз за деньги.

С тяжелым вздохом иллюзионист исчез за дверями отеля.

Шестью часами позже, навалившись на столик в углу бара в отеле, мистер Мун сфокусировал плавающий взгляд на сердечном друге миссис Гроссмит, попытавшемся вежливо прошаркать мимо. Эдвард поманил его мизинчиком.

— Мистер Бардж? Человек-кружка просиял.

— Доброго вам вечера!

Он направился к иллюзионисту, по дороге зацепив ногой высокое сиденье у стойки.

— Я хотел,— произнес мистер Мун с той тяжеловесной мрачностью, какая характерна для изрядно напившихся,— перемолвиться с вами словечком.

— Полагаю, это насчет меня и миссис Гро? Она замечательная женщина, сэр. Настоящая леди. Такая жи-венькая, когда захочет!

Бывший хозяин театра сложил пальцы домиком.

— Мистер Бардж. Миссис Гроссмит много лет верно служила мне. Я не могу не иметь к ней теплых чувств, и у меня нет желания... не хочу говорить заковыристо... нет желания видеть, как вы разобьете ей сердце.

Бардж захихикал.

— Вы хотите знать, серьезны ли мои намерения?

— Да,— без тени улыбки ответил мистер Мун.— А как вы догадались?

Бардж вспыхнул.

— Не беспокойтесь. Я настроен совершенно серьезно. Эдвард проглотил порцию виски.

— Да уж. Если я узнаю, что вы хоть как-то ее обидели...— Иллюзионист замолк, силясь подобрать угрозу пострашнее.— Будьте уверены,— заплетающимся языком произнес он наконец,— я вас достану.

Бардж оглянулся, потрясенный внезапной вспышкой агрессии, выплеснутой столь же неуместно.

— Извините, если я обидел вас. Правда. Я не понимаю, что я такого сделал, честное слово!

Мистер Мун нетерпеливо взглянул на него.

— Я буду следить!

— Я люблю ее,— проблеял Бардж, ретируясь в направлении выхода и едва не опрокидывая по дороге стаканы других посетителей.

Некоторое время он безуспешно сражался с дверью, пытаясь тянуть ее на себя, хотя в другую сторону она открывалась от малейшего толчка, и лишь приход Сомнамбулиста подарил ему путь к свободе. Бардж принялся было рассыпаться в благодарностях, но великан зерди-то протопал мимо, даже не глянув в его сторону.

Увидев друга, мистер Мун издал мученический стон, раздвигая в стороны легионы пустых стаканов в тщетной попытке скрыть количество выпитого. Однако сейчас Сомнамбулист не имел настроения изображать обманутого. Подтащив к столику табурет, он грузно опустился на него всем телом и принялся ожесточенно водить по доске. Стук мелка отдавался в ушах Эдварда артиллерийской канонадой.

ГДЕ ТЫ БЫЛ

Мистер Мун нервно заерзал. Разгневанный великан настойчиво ткнул пальцем в доску.

— Гулял.

Иллюзионист с трудом поднялся на ноги. Теряя равновесие, он пошатнулся и тяжело плюхнулся обратно на табурет. Сомнамбулист оставил его неудачу без внимания.

КРИББ

— Да,— прочувствованно сознался Эдвард.

НЕ ВЕРЬ

— Ты ведь узнал его?

ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ

— Не понимаю. Почему ты просто не расскажешь мне, что тебе известно? Почему никто ничего не желает мне рассказывать?

ПОВЕРЬ МНЕ

Мистер Мун вздохнул.

ПОЖАЛУСТА

Сомнамбулист несколько раз подчеркнул слово. Эдвард стиснул голову.

— Ладно. Если тебе так нравится, я больше не буду с ним встречаться.

Великан серьезно кивнул.

— Но ты обещаешь мне, что когда-нибудь все расскажешь?

Сомнамбулист пожал плечами.

— Отлично, — сплюнул мистер Мун. — Если уж больше ничего предложить не можешь...

Он встал и, спотыкаясь, вышел из бара.

Добравшись до предоставленных им апартаментов, бывший владелец театра предпринял безуспешную попытку ослабить действие алкоголя. Он выпил залпом три стакана воды и лишь потом рухнул на кровать. Уже проваливаясь в сон, слишком слабый, не способный даже пошевелиться, Эдвард успел зафиксировать в сознании человека Скимпола, заглянувшего в комнату, оценившего состояние подопечного и тихонько притворившего дверь. В качестве заключительной мысли на мистера Муна снизошла пьяная уверенность в том, что жизнь после падения с башни Сирила Хонимена заполонили странные события, укладывающиеся в некую схему, что между ними есть тайная связь и что их объединяет какой-то общий сюжет. Он же имеет возможность разглядеть лишь ничтожную часть замысла. Так бывает, если сунуть под объектив микроскопа одну-единственную паутинку, отделенную от всей паучьей сети. Следовательно, решил Эдвард, стоит ему отойти подальше, перед ним откроется вся картина. Он попытался удержать данное соображение в голове, однако теперешнее его состояние отнюдь тому не способствовало. Выпитое прыгало и резвилось внутри его, дергалось подобно макрели на крючке. В конце концов мистер Мун сдался, и тьма поглотила его окончательно.

Сон в Ньюгейте приходит не так-то легко.

Варавва вонял и сам понимал это. Дело дошло до того, что вонь и пары собственного пота стали вызывать тошноту у него самого. Оусли организовал для узника множество поблажек, однако устроить ему помывку, вероятно, не мог даже он.

Варавва зевнул, поскреб косматую бороду и, шаркая, проволок необъятную тушу несколько шагов, составлявших ширину его камеры. Стояла тишина. Наступили самые томительные часы тюремной ночи. Единственное время, когда затихали вскрики и жалобы его товарищей по несчастью. В соседней камере сидел член воинствующей секты методистов, без конца повторявший Иисусову молитву. Сейчас ради разнообразия он перешел на небольшую подборку хорошо известных псалмов.

Наверное, уснул вскоре после полуночи, утомившись и охрипнув от дневных трудов. Варавва не слышал его уже около часа.

— Мейрик? — позвал он.— Ты здесь?

Между прутьями решетки возникло лицо Оусли.

— Как всегда,— прошептал бывший адвокат тоном терпеливой матери, успокаивающей особенно буйного ребенка.

Варавва вздохнул — хрипло, утробно.

— Я устал. Ты хоть немного понимаешь, каково мне тут? Жалкая, мертвящая скука.

Голос Оусли звучал, как всегда, раболепно.

— Да, сэр. Я так вам сочувствую.

— Человек моего блестящего ума заперт в клетке, которая даже для зверя не годится. Блистательный интеллект томится вместе с преступниками и может лишь только ждать. Это одна из величайших трагедий нашего века.

— Воистину, сэр.

Варавва насторожился. Не прозвучало ли в голосе Оусли намека на измену? Истинный образ, мелькнувший под маской верного ученика. На долю секунды приоткрывшееся лицо человека, много вытерпевшего, оскорбленного, а потому заведомо лживого? Возможно.