Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая

При воспоминании о происшествии с Танечкой Рябининой у Валерьяна Ильича разом заныли все зубы – как если бы он отхлебнул огромный глоток ледяной колодезной воды. А ведь он сделал всё, чтобы не допустить такого! Отчасти и в этот театр он устроился именно для того, чтобы защитить правнучку Артемия Соловцова. И вот – поди ж ты: все его усилия пошли прахом! Либо он неправильно истолковал открытие своего отца, Ильи Степановича Назарьева, либо – неправильно что-то воплотил.

Между тем за окнами театра уже сгустились сумерки. Так что Валерьян Ильич включил настольную лампу на своем вахтерском столике, прежде чем вытащил из-за пазухи драгоценный конверт с несколькими листками бумаги: часть переписки Стефании Болеславовны Василевской и Платона Александровича Хомякова. Эти листки он бережно разложил перед собой на столе, а затем стал вчитываться в выцветшие чернильные строчки.

2

Самсон Давыденко видел: сторож принялся что-то читать. Сам он сидел за балюстрадой на верхнем пролете лестницы, ведшей к черному ходу. И со своего места не мог видеть, что лежит у сторожа на столе. Но в то же самое время – он точно знал, что это такое. Если бы Самсона спросили, откуда он это знает, он был бы озадачен точно так же, как при ответе на вопросы Николая Скрябина. Однако каким-то образом глаза Самсона словно бы пробегали по строчкам старого письма одновременно с глазами Валерьяна Ильича.

Давыденко выхватил из кармана рубашки блокнот и карандаш, переданные ему Скрябиным, и начал писать – быстро, четко, совершенно не глядя на лист бумаги. Он был новичком проекта «Ярополк» и не имел представления о том, что такое спиритическое автоматическое письмо. Однако именно так он писал теперь – сам о том не ведая.

Многоуважаемая Стефания Болеславовна! – заносил он в свой блокнот. – Пишу Вам немедленно после моей встречи с тем человеком, как и обещал. Встреча наша всё-таки состоялась – в его рязанском имении, хоть он, видит Бог, сделал всё возможное, чтобы от неё уклониться. Лишь когда он понял, что я готов разбить палатку перед его въездными воротами и жить в ней, покуда с ним не увижусь, он соблаговолил меня принять.

«Ничего для Вас утешительного я сказать не могу, – заявил он, едва я вошел. – И лучше бы Вам вернуться в Минскую губернию как можно скорее». Я же отвечал ему, что прочел его статью во французском «Спиритическом журнале» за 1850 год. Так что, если и есть человек во всей Империи, который способен мне помочь, то это именно он.

«Суть нашего дела Вы знаете, – сказал я ему. – И, отказывая нам в помощи, Вы сами рискуете стать соучастником призрака-убийцы. Я наблюдал его явление столько раз, что устал терзаться ужасом – оставил должность в Минской губернии и живу теперь почти безвылазно в родительском имении под Москвой». Я мог бы прибавить к этому и Вашу, любезная Стефания Болеславовна, историю – о том, как после продажи помещиком Гарчинским его усадьбы Вам и Вашему батюшке пришлось переехать в Киев. Мог бы и упомянуть, что даже там вы оба не ощущаете себя в безопасности. Однако я не был уверен, что вправе разглашать подробности Вашей частной жизни.

Господин же Назарьев минуту или две обдумывал мои слова, а потом сказал: «Что же, коли Вам угодно испытать свою душу на прочность – я более Вам в этом препятствовать не стану. Но вначале советую попробовать вот это». И он передал мне в руки маленький картонный веер, как будто изготовленный ребенком для детского карнавала. Но был при этом серьезен. А на веере я заметил начертанные тушью символы, мне не известные. «Этой вещью, – сказал господин Назарьев, – Вы призрака уничтожить не сможете. Но сумеете на время себя обезопасить».

Этот веер я вкладываю в конверт с письмом, так что Вы сможете сами на него взглянуть.

А затем господин Назарьев вышел в соседнюю комнату и вернулся с небольшой зеленой бутылкой в серебряной оплетке, с прикрепленною с ней пробкой, которая болталась возле горлышка на цепочке. Ясно было, что бутылка эта пуста. «Ежели Вы решились, – сказал мне господин Назарьев, – то я готов дать Вам инструкции».

И тут Самсону пришлось остановиться – прекратить писать. Некая сила, водившая до этого его рукой, вдруг перестала действовать. И Давыденко – глядевший всё это время не на блокнот, а на сторожа, – увидел, что тот сложил листы бумаги в конверт. А конверт убрал обратно за пазуху. После чего открыл нижний ящик стола, за которым сидел, и вытащил оттуда бутылку. Да-да: зеленого стекла, в серебряной оплетке! Разве что – горлышко этой бутылки было заткнуто пробкой, хоть и не запечатано.

3

Данилова и его спутницу – неудачливых беглецов – доставили на Лубянку в десятом часу вечера. Так что Скрябину, который планировал встретиться нынче с Ларой, пришлось звонить ей и всё отменять. Прибытие в НКВД Святослава Сергеевича и Веры Абашидзе он пропустить никак не мог.

Смышляев разрешил Николаю побеседовать с Даниловым, но только – в своем кабинете. И сообщил, что сам будет при этом присутствовать. Скрябин даже не стал возражать – понимал, что бесполезно. Однако он никак не ожидал, что после него в кабинет руководителя «Ярополка» заявится ещё столько народу. И что Валентин Сергеевич позволит всем войти – из каких-то собственных соображений.

Скрябин занял один из посетительских стульев – дожидаясь, когда Данилова и Веру приведут. Но, едва Николай уселся, как у Смышляева зазвонил телефон внутренней связи. И секретарь Валентина Сергеевича доложил – так громко, что Скрябин даже со своего места это услышал:

– Пришел старший лейтенант госбезопасности Назарьев!

И через минуту Андрей Валерьянович тоже устроился на стуле – выбрав, правда, место на максимальном отдалении от Скрябина: на противоположной стороне кабинета. Так что Николай, желавший между делом позондировать почву насчет родственных связей коллеги, вынужден был от этой затеи отказаться. Да, пожалуй, и не стал бы Назарьев с ним разговаривать – разве что, по прямому приказу Валентина Сергеевича. Выпускник Высших богословских курсов сидел на стуле, всем корпусом от Скрябина отвернувшись. И разглядывал что-то неведомое за окном, где небо уже приобретало лиловый оттенок.

Сам хозяин кабинета тоже не глядел ни на Скрябина, ни