Джон Браннер - Квадраты шахматного города

Чтобы оставаться честным в собственных глазах, я должен быть беспристрастен. И в то же время я спрашивал себя, насколько я действительно искренен в своем желании не вникать в то, что выходит за рамки моей профессиональной деятельности.

Добравшись до центра, я отметил, что жизнь в городе снова вошла в обычную колею. Повсюду царило оживление, характерное для вечеров в дни церковных праздников. В барах и ресторанах было полно народу. На площадях и перекрестках играли музыканты.

В слабой надежде, что и мое настроение как-то улучшится, я взял блокнот и фотоаппарат и решил еще раз пройтись в район рынка. Однако там улицы оказались пустынными. Я обратил внимание на маленькую нишу в стене одного из домов: мерцающее пламя нескольких свечей освещало глиняную фигурку богородицы. Вокруг одной из свечек я заметил свернутую трубочкой полоску бумаги, на которой было что-то написано. Я снял ее и поднес к глазам.

«За душу Марио Герреро, – гласили корявые буквы по-испански. – Его убили те… – затем следовало незнакомое мне слово, возможно бранное, – …индейцы, у которых нет души».

– Эй! – послышался окрик с другой стороны улицы. – Не трогай!

Я повернул голову. Из темной двери дома напротив показались двое парней с дубинками в руках. Я невольно напрягся.

– Что надо? – угрожающим тоном спросил один из них по-испански. Другой уставился мне в лицо, затем жестом приказал своему товарищу опустить дубинку.

– Сеньор Хаклют, да? Я видел вашу честь по телевидению. Извините, сеньор. Мы поставили свечки, чтобы напомнить деревенскому сброду, что смерть Марио Герреро… – он снова ввернул незнакомое слово, – …не останется без отмщения. Для собственной безопасности вам лучше здесь не появляться.

– Спасибо за совет, – сказал я и быстро зашагал дальше по улице.

Столкновение с воинственно настроенными приверженцами гражданской партии давало основания предположить, что подобное может произойти и со сторонниками Тесоля. А ни один контракт не стоил того, чтобы ради него рисковать жизнью в какой-нибудь уличной потасовке.

Очевидно, повинуясь своему профессиональному долгу, я, не задумываясь, свернул в сторону главной дорожной развязки и провел там два часа, наблюдая за интенсивностью движения, после чего отправился спать.

Вероятно, мне требовалась еще неделя, чтобы сделать окончательные выводы.

А пока я решил на два дня засесть в транспортном управлении, чтобы перевести мои дорожные подсчеты на язык компьютера и получить первые приблизительные оценки. Из-за относительно небольшого объема информации я справился с этой задачей значительно скорее, чем предполагал.

Энжерс был очень удивлен, застав меня в пятницу за составлением предварительной схемы. Но я попытался охладить его пыл, сказав, что обычно мне требуется не менее шести попыток. Однако он воспринял мое признание как проявление излишней скромности и пригласил меня пообедать на Пласа-дель-Сур.

Я не выносил этого прилизанного благополучного англичанина. Он был для меня слишком… слишком стерилен. Но следовало отдать ему должное: в дорожно-строительных работах он разбирался неплохо. По его собственному признанию, он уехал из Англии именно потому, что эта страна, имевшая в то время самые несовершенные дороги в мире, не признавала четкого планирования транспортных потоков. Какое-то время он работал в странах Британского содружества на строительстве автострады вдоль западноафриканского побережья, затем участвовал в сооружении двух автомагистралей в США. Потеряв всякую надежду вернуться на родину, так как британцы все еще не намеревались что-либо предпринять для улучшения дорожного движения, он отправился в Вадос.

Мы с Энжерсом мирно продолжали нашу беседу, сидя за столиком в ресторане, как вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. Оглянувшись, я увидел Толстяка Брауна.

– Хэлло, Хаклют, – сказал он, выпуская облако табачного дыма. – У меня есть новости, которые вас, вероятно, заинтересуют.

Казалось, он не замечает присутствия англичанина. Энжерс сам обратился к нему.

– Хэлло, Браун! Вас не часто встретишь здесь! Или вы для разнообразия подцепили клиента, который может даже заплатить гонорар?

– Это ваш дружок Люкас только тем и занят, что набивает себе мошну, – спокойно возразил Браун. – А я пекусь о торжестве справедливости. Вы разве этого не знаете? Таких, как я, не так уж много в Вадосе.

Энжерс помрачнел. Браун снова обратился ко мне.

– Как я и предполагал, Хаклют, похоже, нам удастся расправиться с судьей Ромеро: Гонсалес назначил новый процесс. Чтобы отпраздновать успех, я пришел сюда. Если хотите поздравить Мига, он сидит там со мной за столиком. До скорого, Хаклют.

Тяжелой походкой он направился на свое место.

– Бунтовщик, – прошипел Энжерс ему вслед. – Наше правосудие его совершенно не касается. Но он никак не хочет остановиться и прекратить ковыряться в нем.

Он погасил сигарету о пепельницу и поднялся.

– Вы еще вернетесь в бюро?

– Несколько позже, – ответил я. – Хочу еще захватить пару книг из отеля. До свидания!

Книги были лишь предлогом. Я хотел пройтись по Пласа-дель-Сур. Мне не удалось просмотреть утренние газеты, и я хотел знать, хватило ли у народной партии духу для официального выступления. Однако, добравшись до площади, я обнаружил, что там никаких сборищ нет. Если не считать доброй сотни полицейских, которые курили или играли в кости. Двое в окружении товарищей были заняты шахматной партией.

Озадаченный, я вернулся в отель. Мелькнула мысль перемолвиться со швейцаром, приветствовавшим меня при входе, но я вовремя сообразил, что он, как и в день моего приезда, скажет, что ничего не знает.

Но тут на свое счастье я заметил в холле Марию Посадор. Склонившись над шахматной доской, она праздно передвигала фигуры, держа между пальцами незажженную сигарету. Вид у нее был встревоженный.

Приветствуя меня, она слабо улыбнулась и указала на кресло рядом.

– Не хотите ли, сеньор, сыграть партию, которую вы мне задолжали? – предложила она. – Мне надо немного отвлечься.

– Сожалею, однако должен огорчить вас: мне необходимо вернуться в транспортное управление. Но не объясните ли вы мне, почему сегодня на Пласа-дель-Сур нет никаких митингов?

Она пожала плечами.

– Вчера в связи с этим возникли крупные волнения. Диас запретил проведение всяких сборищ до тех пор, пока не улягутся волнения, связанные со смертью Герреро.

– Это серьезно?

– Достаточно серьезно, чтобы разделить город на два враждебных лагеря, – ответила она задумчиво.

Разговаривая, она расставила шахматные фигуры по местам, как для начала новой игры.