Станислав Рем - Пропавшая экспедиция

— Вот это верно. — Бирюков снова опустился на стул. — Теперь мой взнос в твои поиски аргументов. По Гадже. Пока ты тут круги наматывал, я поднял кое-какой материал. И вот что обнаружил. Делом экспедиции он занимался не с самого начала.

— Это я знаю, — отмахнулся подполковник.

— Не перебивай! Ты другого не знаешь. Гаджа очень любопытно попал в наше управление. Прибыл к нам в августе 1969 года. Из Москвы. И сразу по прибытии ему кинули дело по экспедиции.

— Человеку, который ни ухом ни рылом ни в местности, ни в наших реалиях?

— Именно. Что многих тогда, как и тебя, удивило. В том числе и бывшего начальника Амурского областного управления. Распопина. Я поднял документы. И вот что обнаружил. — Бирюков снова нацепил очки на нос, заглянул в блокнот. — Распопин пятнадцатого сентября шестьдесят девятого года сделал официальный запрос в столицу, по поводу непрофессионального проведения расследования по делу о пропавшей экспедиции. И вот как ему ответили. — Полковник протянул СЧХ пожелтевший от времени документ.

Сергей три раза прошёлся взглядом по тексту. После чего присвистнул:

— И это осталось в архиве?

— Представь себе. Нереально для нас, верно? Как думаешь, почему?

— Хотели присадить?

— И не только его. Игорь Кириллович должен был вот-вот уйти на пенсию. Письмо было скорее предупреждением не для него, а для следующего руководителя управления. При этом замечу: Гаджа, нужно отдать ему должное, никогда не зарывался. На конфликт с начальством не шёл. На повышение не претендовал. И своими связями в столице не козырял. Тянул лямку, пока в семьдесят третьем не перевёлся на Сахалин.

— То есть он проработал в управлении всего четыре года?

— Три с половиной.

— Ушёл сам?

— Нет. Снова по переводу.

— Через три года?

— Вот и мне сей факт показался удивительным.

СЧХ залпом осушил свой стакан с минералкой.

— Дашь покопаться в деле?

— Без проблем. — Полковник вытянул ящик стола, достал папку, бросил её на столешницу, перед подчинённым. — Держи. Знал, что попросишь. Можешь взять с собой. Особой ценности для архива дело уже не представляет. А тебе может пригодиться. Кстати, ты об отпуске не думал?

— Не понял. — СЧХ принялся прятать старую, серого цвета папку в кожаный портфель.

— А то проехал бы к мужикам, на Гилюй. С твоим опытом ты бы им там очень даже пригодился.

— Посмотрим. — Замок щелчком дал знать, что портфель закрыт. — Пока я нужен здесь. Если ехать на Гилюй, следует нарыть убойный фактаж, который бы поставил на колени кого угодно. А размахивать руками в драке — последнее дело. Знаешь, как говорят про шпионов? Разведчик начинает стрелять тогда, когда полностью раскрыт и перестаёт быть разведчиком. Правда, в этом случае его песенка спета. А я так чувствую, наша сольная партия ещё впереди. А Донченко заявление на отпуск подпишешь?

— Исходя из полученной информации, есть предположение: Савицкий находится в Зейском районе. Скорее всего не в городе, а в тайге. При необходимости можем перекинуть часть людей в район и приступить к его изоляции.

— Людей перекидывайте, но никаких активных действий пока не предпринимать. Ждите указаний.

Понятие «дача» на Дальнем Востоке сугубо практичное. По этой причине дача Колодникова, хоть и считалась дачей знаменитого историка, ничем особенным от других строений Чёрной Речки не выделялась. Простой, коренастый, сделанный из сруба, одноэтажный дом, покрытый шиферной крышей, обнесённый давно некрашеным деревянным забором, тоскливо смотрел тремя окнами на центральную улицу села.

Рыбаков вслед за хозяйкой первым из прибывших прошёл внутрь двора. Возле крыльца придержал за руку вдову академика, поднялся по скрипучим ступенькам, внимательно осмотрел входную дверь, замок.

— Вроде никто не трогал.

Спустя минуту Урманский вместе с майором тоже вошли внутрь дома. Вдова академика осмотрелась.

— Всё на месте.

— Вот и замечательно. — Сашка присел у круглого, стола, расположившегося в центре самой большой комнаты. — Не будем терять время, Алла Николаевна. Несите дневники. — Он указал на стул. — Присядьте, Александр Васильевич. Теперь многое, если не всё зависит от вас.

Женщина прошла во вторую комнату, несколько минут там пробыла, после чего вернулась к гостям, положила на стол две тетрадки:

— Вот над этим я работала последние месяцы. Для третьей статьи.

— И больше ничего нет? — чуть ли не разочарованно произнёс Рыбаков.

Алла Николаевна отрицательно качнула головой.

Майор пододвинул к себе тетрадки, полистал их. Урманский терпеливо ждал своей очереди для ознакомления. Сашка пробежал глазами по страницам, после чего передал тетрадки профессору, а сам обратился к вдове академика.

— Алла Николаевна, в телефонной беседе вы сказали, что ваш муж не упоминал в своих дневниках о Дмитриеве. Как думаете, почему?

— Скорее всего потому, что Иван Иннокентиевич вёл дневники исключительно по научной деятельности. Без всяких лирических отступлений.

— Странно. Я всегда думал, дневники — нечто личное.

— Для кого как.

— Спорно, но соглашусь. А насколько хорошо ваш муж знал Дмитриева?

— Скажем так, они дружили. — Женщина присела на краешек стула, положила руки на стол.

«Прям прилежная ученица», — промелькнуло в голове майора.

— Где и при каких обстоятельствах они познакомились? Всё-таки Дмитриев был молод, а Иван Иннокентиевич являлся членом Академии наук. Довольно странная комбинация. Особенно если учесть, что их ничто не объединяло. Один — историк, второй — геолог.

— Как познакомились — не знаю. Но в Благовещенске — это точно. А после Юра приезжал к нам, в Хабаровск. Несколько раз. Начиная с осени шестьдесят восьмого года. Оставался ночевать. Они с Ваней любили закрываться на кухне и болтать до утра.

— Вы сказали, Иван Иннокентиевич устроил Дмитриева в институт? Зачем?

— Понятия не имею. Я ведь в мужские дела не вмешивалась. Один раз, правда, Иван вскользь заметил, будто у Юры положительная настырность. Или что-то в этом роде. И что он далеко пойдёт, если не споткнётся.

— Именно так: положительная настырность? Странная характеристика.

Урманский перестал листать тетрадку и, приподняв голову, неожиданно поставил перекрёстный вопрос:

— Алла Николаевна, не помните, Иван Иннокентиевич начал дружить с Дмитриевым до второй археологической экспедиции на Граматуху или после?

— Конечно, помню. После. Иван Иннокентиевич по окончании экспедиции ещё два месяца был в Благовещенске, там они и познакомились.