Клятва (СИ) - Костылева Мария
— Ну, я не сразу сообразил, что так можно, — признал Герек.
— Вот сам теперь и тащи эту штуку наверх!
— Ну, давай. — Герек забрал бочонок. — Я как собирался с шифровкой посидеть.
— Может, тебе помочь?.. — неуверенно произнесла Элья. — Я, правда, никогда не имела дела с шифрами, но две головы лучше, чем одна.
— Хорошо, я перепишу для тебя, тоже голову поломаешь. Там, главное, понять, что за система, потом-то просто становится… Поднимайся.
— Угу. Ты переписывай, я сейчас, на кухню только загляну…
Герек пошёл наверх, а Элья минуты две стояла совершенно неподвижно. Она думала о том, что случится через четыре дня, о стеклянном шаре за сервантом, о Саррете.
Этот дом перестанет быть её домом. Через четыре дня…
Такой привычный маршрут — по гостиной, за стояк, к печке. Послушать, как уютно похрустывают от жара дрова. Убрать с буфета пустой таз, повесить на стену… (и почему кое-кому сразу было это не сделать?!). Вот и хорошо, вот и порядок. Порядок — он как будто успокаивает.
Элья неторопливо прошлась по кухне и снова оказалась в гостиной. Увидела цветок на столе.
«Хорошо бы положить его в блюдечко с водой», — подумала девушка, но вместо того, чтобы выполнить задуманное, подошла и взяла пион.
Шаг, ещё один шаг — туда, где больше пространства… Скинуть домашние туфли…
Элья соединила руки так, что цветок оказался словно бы в колыбели. Мягко качнула вперёд-назад…
«Локти, локти!» — послышался дребезжащий голос из приютского прошлого.
И локти Эльи слегка подались вперёд, линии рук округлились, плечи ушли назад до ломоты в лопатках. Отвыкли… Ступни сдвинулись: задняя развёрнута, правая прижимается к ней пяткой — позиция «косой крест».
Когда она танцевала в «Колоколе», Саррет тоже подарил ей белый цветок. Розу…
Элья подняла кисти, ещё больше округляя руки. Пион оказался возле груди. Встала на носочки, опустилась. Отставила в сторону ногу с вытянутым носком… Очень осторожный, очень неуверенный приставной шаг. И обратно… Пион всё там же, где сердце, но теперь только в левой руке — правая медленно поднимается вверх. Как будто держит невидимую клетку, а в клетке — сама танцовщица… или кто, что она теперь? Неважно… Может, птица… Нет, струна!
Элья вытянулась вверх, до боли в мышцах, застыла. Она струна, тонкая, неподвижная — пока неподвижная; вся — воплощённое ожидание прикосновения.
И снова танец. Движения даются всё легче. Вот она выгибается назад, поднимая пион над головой — но опять опускает ладонь на уровень груди. Разворот, шаг… Замереть, встать на носки, медленно, развернув колено, поднять вверх правую ногу…
Не удержав равновесие, Элья почти упала вперёд, лишь в последний момент успев правильно развернуть ногу, чтобы не повредить стопу — и всё равно, кажется, отбила пятку.
Это был на редкость уродливый выпад. Какой-нибудь болотный монстр мог бы такой сделать — но никак не танцовщица придворного театра. Пион во время её неграциозного «па» отлетел в сторону.
Элья взглянула на него — и увидела кувшинку.
Та комната, в которой жила Элья и ещё восемь низших служанок Подземного Дворца, была проходной. Там имелось несколько дверей. Некоторые открывались лишь время от времени. А две были открыты всегда — единственные источники света в том мрачном сыром помещении, которое должно было стать домом для Эльи как минимум на ближайшие десять лет. Она тогда ещё этого не осознавала. Она вообще плохо осознавала, что случилось. Справившись с первым шоком, девушка говорила себе: «И отсюда можно сбежать». Ещё она говорила себе: «И здесь можно жить. Особенно, если не очень долго». В комнате пахло плесенью, на сырых стенах росло что-то вроде мха… впрочем, возможно, это были водоросли.
Кувшинка покоилась в чаше с водой за одной из всегда открытых дверей.
Сначала Элья почти не замечала её. Даже не смотрела в ту сторону. Но долгие дни полутьмы, однообразной работы и невыносимой усталости сливались в сплошную полосу, и взгляд сам собой выхватывал хоть что-то, что отличалось от этой беспросветности. Так Элья и узнала, что за одной из открытых дверей есть кувшинка.
Эта кувшинка породила в ней тогда смутные воспоминания о солнечных днях, о лете, о пикниках на берегу пруда в одном из парков Аасты… О том, что наверху.
Сто лет… она сто лет это не увидит?! Нет, невозможно. Этого просто не может быть.
Однажды, когда рядом никого не было, Элья осторожно выглянула за эту дверь — посмотреть, что там ещё, кроме чаши. Оказалось — коридор. Пустой, освещённый теми водорослями, что использовались во дворце в качестве светильников, с очередным рядом дверей, кое-где — тоже открытых. По уму, следовало бы посмотреть на кувшинку и тут же вернуться — дальше идти явно было нельзя. Элья бы, возможно, так и сделала — если бы до её слуха не донеслись пронзительные крики, порой переходящие в глухие рыдания. Она замерла в нерешительности — и тут внезапно из-за ближайшей открытой двери в коридор вышла девушка с древней шваброй. На девушке, как и на всех служанках, были лохмотья, причём такие страшные, что Элья невольно поёжилась в своей тогда ещё целой одежде.
Девушка тоже заметила Элью и подошла к ней.
— Как твоё имя? — спросила она голосом, почти лишённым какой бы то ни было окраски. — Я должна доложить таррагане, что ты здесь ходишь.
При упоминании тарраганы Элью пробрал холодок, хотя на тот момент ей ещё не была известна вся страшная мощь этого существа. Узнавать о ней на собственной шкуре тоже не хотелось, поэтому девушка собрала весь свой арсенал актёрских способностей и как можно уверенней выдала:
— Я одна из высших служанок и могу ходить, где хочу! А вот что ты здесь делаешь?!
Этот нехитрый обман сработал лучше, чем Элья ожидала. Девушка не выказала никаких признаков сомнения, тут же отвесив низкий поклон.
— Я иду делать уборку в зале совещаний.
— А кто вопит за той дверью? — как можно небрежнее спросила Элья.
— Это Койра. Её вчера перевели в служанки.
Элья насторожилась. Перевестись из низших служанок в обычные — это то, о чём все мечтают. В редких разговорах в комнате проскальзывало, что когда тебя переводят в просто служанки, ты можешь попросить у надзирательницы того, что тебе захочется. Тёплое одеяло, например, или матрас. А ещё, говорят, можно выбраться на поверхность… Правда, если просишь свободы, надзирательница выходит из себя.
Элья знала, что она бы не была такой дурой и не стала бы просить свободы. Ей бы просто хотелось хоть разочек увидеть небо… Пусть даже пасмурное… Она ещё помнила, хорошо помнила, какое оно бывает… Слова девушки о посвящении в служанки всколыхнули в ней эту запретную сладкую мечту. Минимум десять лет… нет, она не будет об этом думать.
— И почему эта Койра вопит? — спросила Элья так же небрежно.
— Господин Ууту использует своё право дотрагиваться до служанок.
У Эльи на мгновение потемнело в глазах. Она и сама потом удивилась, почему так быстро справилась с собой и даже смогла спросить:
— Скажи… а тебя саму давно посвятили в служанки?
Вопрос поставил девушку в тупик.
— Не очень, — наконец, сказала она.
— И… что ты попросила для себя?
— Я попросила, чтобы мне отменили наказание за плохо вымытый поднос.
— Иди, — выдохнула Элья.
Она стояла, слушая рыдания Койры, и смотрела, как её собеседница исчезает в конце коридора.
Будущее раскрылось перед Эльей так явно и страшно, что она едва не сошла с ума.
Эта девушка была немногим старше неё. Когда она попала в Белобор, теперь никто не мог сказать. Однако сто лет явно не прошло. Десять, может, пятнадцать…
Но она уже не была человеком. Она ничего не хотела.
Пройдёт установленное время, и Элью посвятят в служанки. К ней повадится ходить какой-нибудь господин Ууту — возможно, один из тех, с хвостом — но она не будет ощущать даже отвращения. Только боль. А до тех пор она будет спать в сырой комнате, почти на голых досках, и делать однообразную грязную работу.
