Алексей Троненков - Смоленская площадь

Заинтригованные его поведением, Лаура и Женя приблизились к московскому визитеру и подняли портмоне.

И они увидели вставленную в прозрачное отделение потертую от времени и выцветшую, черно-белая студийную фотографию.

На этой фотографии была запечатлена маленькая, примерно двух годиков от роду, девочка. Светлые волосики заплетены в маленькие косички, улыбка, способная растопить сугроб, и обрамленные пушистыми ресничками лучистые огромные глазки, доброжелательно смотрящие в объектив.

Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы однозначно идентифицировать эту девочку с изображением на письменном столе. Только на фотографии, которая была вставлена в бумажник, девочка одной ручкой обнимала плюшевого мишку, а другой…

Другая ручка обвилась вокруг шеи молодого Владислава!

Человека, который спустя двадцать лет стоит сейчас посреди роскошной комнатой и тщетно пытается унять дрожь рук, а губы непослушно кривятся…

— Господи Всемогущий! — прошептала Лаура, переводя взгляд с одной фотографии на другую. — Ты… твоя… дочь… Не удивительно, она тебе знакомой показалась… Ты же эти глаза каждый день в зеркале видишь…

— А я-то все время голову себе ломала, почему, хоть убей, но как-то сложно у меня с дочерней любовью! — ошеломленно прошептала девушка.

После этого комнату затопила тишина.

— Кто-нибудь объяснит мне, какого черта тут происходит?! — не выдержала первой американка. — А то я чувствую себя героиней сериала «Даллас»!

Женя молчала. Не мигая, она неотрывно смотрела на Владислава, словно никак не могла насмотреться на него. На человека, оказывается, утерянного ею двадцать лет назад.

Все встало на свои места. Смутные образы, пугающие ее своей неопределенностью и неразборчивостью, которые являлись ей в детских снах, и от которых она не смогла избавиться и по сей день… Непрерывно тянется кирпичная глухая стена, уходя своей бесконечностью за линию снежного горизонта… причудливые переплетения страшных труб, протягивающие свои облезлые и вонючие пальцы к маленькой удивленной девочке… почему-то темный снег на утрамбованной дороге, и ее беззвучный крик…

Символы, остававшиеся за гранью ее сознания. Сон, преследующий всю ее жизнь, заставляя почти каждую ночь просыпаться от липкого ужаса.

Она снова сравнила фотографии. Нет, сомнений быть не может — это она. А вот откуда…

Господи, да что она про какую-то ерунду думает?! При чем тут фотография!! Получается…

— Думал, пришил тебя тогда, сука… Да видно, удачлив…

Тихий голос Раменова среди накаленной тишины прозвучал гулко и раскатисто.

Именно этот голос и вывел Владислава из состояния ступора. Он нагнулся, поднял все еще дрожащими пальцами фотографию, стряхнул с нее остатки стекла и убрал в карман своего пиджака:

— Ты позволишь? — его голос совершенно не выдавал человека, только перенесшего сильнейшее потрясение. Словно зациклившись, история оттачивала на нем некие тенденции. — Ты даже на свой стол поставил ту самую… Ты украл у меня дочь, так зачем понадобилось еще и фото вынимать? Грехи замаливал?! — Владислав в один момент перебрал все ругательства, но так и не смог подобрать подходящего слова, чтобы обозвать Раменова. Не тот уровень проблем.

Раменов молчал. Его уже ничего не волновало. Ему было странно наблюдать волнение людей в этой комнате. Из-за чего-то они нервничали. Все же ведь было просто. Ну да — убил, ну да — ограбил, ну да — забрал девчонку и… кстати, воспитал. А вот теперь все разрешилось, хоть и не верится до сих пор в правдоподобность происходящего… Чего им еще-то надо?!

— Не добил… везунчик… — видимо только эта мысль еще и трепыхалась в сознании.

— Лучше бы добил! — воскликнул Владислав, которому на минуту изменила его поразительная выдержка. — Ты не знаешь, какие это были двадцать лет! Ты, паскуда, даже представить себе не в состоянии, как люди могут страдать…

— Ты ошибаешься! Я знаю, что такое страдание. — а затем голос Раменова стал циничен. — Да и потом… Ты потерял дочь, когда ей было два года, а я, по-видимому, теряю ее сейчас… после двадцати счастливых лет! После того, как я вырастил ее, как вложил в нее… Да нет! что я говорю! Это она вложила в меня душу! Это она своим присутствием заставила меня превратиться в человека…

Лауру все как-то упустили из вида, а зря. Она не все поняла из русской речи — сказалось долгое отсутствие разговорной практики — но суть она уловила. И вот теперь разъяренной кошкой метнулась к дивану, на котором сидел Раменов.

Никто не успел ничего предпринять, а одним коленом она уже придавливала бывшего любовника к дивану, вцепившись левой рукой ему в волосы, а в правой блеснул никелем маленький револьвер, ткнувшись тупым рыльцем в рот Алексея.

— Нет!!

Владислав перехватил ее руку с револьвером, всунув большой палец под боек. Лаура повернула к нему пылающее бешенством лицо:

— Ты понимаешь, это — не человек! Ведь это он! Он убил тебя! Понимаешь!! Он снова убил тебя!! Он отнял тебя у меня!!

— Это не так, Лаура! — мягко проговорил Влад. — Ты ошибаешься.

— Ничего она не ошибается! — тихо проговорила Женя. Разговор снова велся на английском. — Папочка… я имею в виду вот этого! — презрительный кивок в сторону Раменова. — Он не только мошенник, как я думала до сих пор! Кстати, именно ты и сделал для меня совершенно неприемлемым само понятие «бизнес»… Так ты еще, оказывается, и убийца… Знаете, память — удивительная вещь! Я была маленькая, я многого, почти ничего не понимала, и память услужливо спрятала от моего разума непонятные и неприятные воспоминания. И вот… вот пришел час, я стала сильной, мне… открылось… а… а я не могу даже заплакать… Хотя теперь я помню… мои маленькие лыжи… кровь на снегу… нож рядом с… моим папой… настоящим… А он почему-то лег на снег и не встает… А я ведь зову его… Я уже довольно далеко укатила, поэтому я очень громко кричала!

Ее голос звучал ровно, словно она пересказывала содержание нудной книги, не прочитав которой, не получишь зачет по литературе.

Она смотрела на свою черно-белую фотографию в портмоне Владислава, который она все еще держала в руках.

И говорила, говорила.

О том, как дядя нагнулся к папе и залез ему в карманы.

А потом он подошел к ней, протягивая мандарины, которые они до этого у него же и купили, но она не испугалась, наверное, еще не знала, что такое страх. А может, дядя сказал, он — тоже папа, но другой, и тот папа попросил пока присмотреть за нею. А сам он очень устал. И пока он будет отдыхать, папой побудет этот дядя — Алеша. И новый папа покажет ей новый дом… А старые папа с мамой приедут позже… гораздо позже…