Совок-10 - Вадим Агарев
Кроме того, ИВС от тюрьмы отличается тем, что его личный состав носит милицейскую форму, а не зелёную, как тюремщики. И подчиняются они не начальнику УИН, а городскому УВД.
Когда меня принимали я стоял у помещения дежурной части ИВС. Вместе со мной там были еще трое вновь привезённых постояльцев из разных райотделов. Помдежа, который распределял жуликов по камерам, я либо не знал, либо просто не помнил.
Улучив момент, когда он сфокусировал взгляд на мне, я двумя пальцами правой руки побарабанил себя по левому плечу. Давая понять служивому, что я и сам хожу под погонами. Этот условный знак знают все менты и тюремщики. Свято надеясь, что им самим он никогда не пригодится.
То, что старшина с повязкой «ПДИВС» на мой жест не отреагировал, меня не насторожило. Так всё и должно было быть. Главное, я точно видел, что он это увидел.
Волноваться я начал, когда передо мной открыли железную дверь в камеру. Она не была «красной» или одиночкой. Там находились не менты и уж, тем более, не совпартслужащие. «Хата» была черной и в ней сидели урки.
Глава 13
Переступать порог железной двери с «волчком» и нарисованным через трафарет номером «девятнадцать» очень не хотелось. Удивительное дело, но не хотелось мне этого делать не только потому, что страшно. До блевотины было противно дышать миазмами и затхлым воздухом треклятой камеры. Оно и в продоле устоявшееся амбре не радовало ароматом фиалок. Однако, из-за ограниченной цепью щели дверного проёма дохнуло так, что в то же мгновенье захотелось поблагодарить сержанта-надзирателя за проявленное гостеприимство и уйти куда-нибудь отсюда. Куда угодно, лишь бы подальше от этой тусклой пещеры, в которой содержится десяток немытых мужиков. Главным развлечением которых преимущественно являются дешевое курево и чифирь. Слишком уж хорошо я знал, что и то, и другое всегда сопровождается интенсивным задымлением тесного помещения. Причем, почти непрерывного задымления. В зависимости от количества бродяг, единовременно проживающих в «хате». И самое печальное заключается в том, что подъём «блатной каши», как и говнокурение, моветоном здесь не считается и охраной практически не пресекается. А мне, как человеку разумному и научившемуся ценить своё здоровье еще в зрелые годы прошлой жизни, это всё совсем не в радость. Короче, за дверью ожидала меня жопа жопная и глубже лезть в неё мне совершенно не хотелось.
Опять же, я догадывался, для чего меня сюда засунули и потому особого оптимизма не испытывал. И радужных иллюзий насчет своего бытия в ближайшие трое суток я не питал. Вероятность того, что удавят ночью, была невелика, но и она мною не исключалась. Произойти могло всё, что угодно, а кого и как потом за это накажут, мне и сейчас было всё равно.
За спиной еще не затих лязг запоров, а я уже разглядел «хату» и её постояльцев. К счастью, на пять двух-ярусных шконок в наличии здесь обретались всего шестеро жуликов. Приглядываться более внимательно к сидельцам в первую же минуту своего заселения было бы неправильно. Это не то, что сочлось бы грубейшим нарушением здешнего этикета, но запросто могло бы спровоцировать честных арестантов на высказывание мне надуманных претензий. Которые в свою очередь имели все шансы перерасти уже в полномасштабный конфликт. Народ здешний перманентно нервный и еще ему невообразимо скучно в этом мизерном и в самом буквальном смысле, замкнутом пространстве. Только этих двух обстоятельств им вполне хватит, чтобы не удержаться от соблазна излить всё своё накопившееся раздражение на зашедшего новичка. В данном конкретном случае, на меня. Сразу отомстив мне за все свои жизненные неудачи. В том числе и за данную сидку в этом каземате. Поэтому изучением коллег-невольников и вычислением своих залегендированных оппонентов я решил заняться чуть позже. Если к тому времени они не проявятся сами.
— Здоровья и блага всем! Меня Сергеем зовут! — стараясь говорить без малейших эмоциональных расцветок, равнодушно поприветствовал я сокамерников.
Под молчаливыми взглядами шести пар глаз пройдя к столу, я сел на вмурованную в пол лавку. Про никак не проходящую брезгливость я постарался забыть, когда еще стоял у двери.
— И кто ты таков будешь? — скрипучим голосом обратился ко мне сильно поюзанный жизнью гражданин, сидевший на нижней шконке. — За что страдать сюда заехал? Натворил-то чего? Да ты не держи в себе, расскажи о себе обществу! — повёл он головой по стенам в серой «шубе», окрашенной масляной краской.
Мужик, лет пятидесяти, ничуть не стесняясь, видимо на правах старожила, внимательно рассматривал мою персону. Он сидел через стол и через вторую лавку, как раз напротив меня. Жилистый, с глазами-шилами и, как я успел заметить, с крупными желтыми зубами. Один раз увидев которые, хотелось называть их лошадиными. И с незатейливо расписанными кистями рук. Тоже крупными и с черной каймой под ногтями. Но явно не натруженными созидательной работой. Судя по неряшливо выполненным татуировкам, набивали их ему многие десятилетия тому назад. Скорее всего, еще на малолетке. Кривыми руками таких же ублюдков, как и сам он.
— Человек я! — безразлично глядя мужику в глаза, без торопливости ответил я, ожидая дальнейших и, надо думать, неудобных вопросов. — Сюда попал по недоразумению, как и все. Думаю, что отпустят меня завтра. А как к тебе обращаться?
— Ну-ну! — неопределённо и даже задумчиво отреагировал мосластый, не пожелав представиться сразу.
Он встал и прошел в правый угол камеры, где снял крышку с питьевого бака, и зачерпнул кружкой воды. — Человек, говоришь? — вытерев губы тыльной стороной ладони, он поставил перевёрнутую кружку на крышку бака. — Ну, если человек, то милости просим, располагайся тогда! — насмешливо ощерился он своими лошадиными
