Дьявол ночи (СИ) - Dьюк Александр Александрович

Оттолкнув труп, Эндерн, не теряя времени впустую, подбежал к двери в конце коридора. Та, к удивлению, оказалась не заперта. Оборотень приложился к ней ухом, улавливая приглушенное металлом бормотание. Судя по всему, в комнате помимо допрашиваемого находились еще минимум двое.

Эндерн глубоко вздохнул.

А потом распахнул дверь.

Ему хватило секунды, чтобы оценить ситуацию. Думать оборотень не любил, зато соображал быстро.

Сперва прогремел выстрел, от которого заложило уши, а комната наполнилась вонючим пороховым дымом. Стоявший возле стола в центре пыточной громила, похожий на служителя Альджара примерно так же, как Эндерн на законопослушного гражданина, согнулся, хватаясь за простреленную грудь. Оборотень выскочил из облака дыма, с разбегу ударил прикладом ружья второго альму-сирий в голову, оттолкнул его ногой, резко обернулся и бросил разряженный мушкет вскочившему из-за стола бородатому старику. Затем повернулся на носках, выстреливая из ножен ножом в растерянного монаха, державшегося за разбитое лицо. Нож глубоко вошел тому прямо посередине груди. Эндерн подбежал к столу, запрыгнул на него, оттолкнулся ногами и рухнул на старика, сваливая на пол. В левом рукаве щелкнул механизм, выбрасывая в руку нож, который полиморф с размаху всадил альму-сирий в правое плечо. Старик взвыл. Взвыл потасканный и побитый ландриец, прикованный к стулу напротив стола цепями. Эндерн коротким ударом кулаком по лицу вышиб из старика дух. Затем вскочил, подбежал к двери, захлопнул ее и закрыл на стальной засов.

Все закончилось прежде, чем успел рассеяться пороховой дым.

Ландриец вжался в спинку стула, глядя на приближающегося к нему оборотня. Отвисшая челюсть заключенного спазматически затряслась. И когда оборотень подошел почти вплотную и склонился, вглядываясь ему в лицо, ландриец заорал, гремя цепями в тщетных попытках сбежать. Эндерн придавил его к стулу за плечо, не без удовольствия заехал по физиономии. Ландриец прикусил язык.

— Посмей, сука, еще раз заорать — убью нахер! — погрозил оборотень по-менншински, сунув кулак тому под нос.

Ландриец заныл, поджимая дрожащие губы, с ужасом глядя в нависшее над ним лицо.

— А теперь отвечай: ты Энганс?

— А-а-а-а?.. — заикаясь, протянул ландриец.

— Че «а-а-а-а»? — раздраженно передразнил Эндерн. — Ты шестерка того пидора Финстера? Ты или нет⁈ — рявкнул он, встряхнув бедолагу.

Ландриец клацнул зубами и усиленно закивал. Поняв наконец, что это не истерические спазмы, Эндерн облегченно выдохнул и доброжелательно ухмыльнулся, разгибая спину.

— Ты даже себе, сука, не представляешь, в какое я из-за тебя влез говно, — пробормотал Эндерн, расстегивая пуговицы мукарибского мундира. — Не дай, сука, Бог, ты окажешься бесполезен. Я же выкручусь! Я, блядь, специально не сдохну, лишь бы тебя замочить. Буду медленно резать на куски, чтоб хоть немного полегчало. Понял, гнида сушеная⁈

Ландриец побелел от страха, глядя, как оборотень снимает через голову круглую бляшку на медной цепочке.

— Взбодрись, говнюк! Сегодня твой счастливый день, — внезапно сменил гнев на милость Эндерн и заботливо потрепал заключенного по щеке. А потом потряс перед ним бляшкой, раскрутив ее пальцем. — Знаешь, что это такое? Твой билет на волю.

Он протянул руки, надевая талисман ландрийцу на шею. Ландриец бы дернулся, однако страх полностью парализовал его.

— Ты в Боженьку веришь? — ухмыльнулся Эндерн. — Если нет, самое время начать верить. Доберешься ты целым или по частям — зависит только от Него.

Ландриец вздрогнул и жалобно пискнул.

— Атам-лак сад-рикла, хакир, — пожелал оборотень и добавил: — Respondendum.

Заключенный истошно завопил, но его вопль обрезало на первом же звуке. Кандалы лязгнули цепями и упали на пол с опустевшего стула.

Эндерн шмыгнул носом, просвистел незатейливый мотив и огляделся. О том, что эта комната является пыточной, свидетельствовала дыба у стены, подвешенные к потолку цепи и допросное кресло в углу. Впрочем, судя по состоянию, этими орудиями либо пользовались в последний раз очень давно, либо вообще ни разу. Видимо, вопрос государственной безопасности в Кабире действительно стоял очень просто: если ты попал в Тарак-Мутаби, значит, виновен.

Эндерн обошел стол, на котором кроме разметавшихся по сторонам листов бумаги и опрокинутой чернильницы ничего не было, склонился над лежащим навзничь стариком. На плече по ткани белого халата расползлось красное пятно. Эндерн привел альму-сирий в чувство, пару раз звонко хлестнув того по щекам.

— Очухался, деда? — сказал Эндерн.

Старик сосредоточил осоловевший взгляд на жуткой ухмыляющейся физиономии полиморфа. Не закричал от страха, лишь злобно оскалился, протягивая к нему морщинистую руку.

— Альджар-Муаккабат! — проговорил он четко и зло. — Ант дараб алеад-ант со! Альджар-Рахим лиет он-альку эбд-со!..

— Да-да-да-да, — протараторил оборотень. — Ты мне вот что скажи: а ты в Бога верить? Альджар тебя любит? Просто от Его любви сейчас зависеть, не только выберусь ли я, но и выживешь ли ты.

Старик растерялся, часто моргая. Эндерн жутко ухмыльнулся.

В коридоре послышались шаги бегущих мукарибов. В дверь гулко бухнули кулаком.

Глава 10

Томаццо Элуканте семенил по коридору особняка, освещенному настенными светильниками. Неслыханное дело: ему самому пришлось их зажигать. Эти трое, внезапно свалившиеся на голову несчастного магистра, как снег в пустыне Сель-Джаар, заставили его выдворить всех слуг. Гаспар де Напье просто велел разогнать прислугу на ночь, и магистр подчинился, проклятый менталист не оставил ему выбора. Не то чтобы Элуканте, как любой чародей Ложи, заметил особую разницу, но когда особняк погрузился в темноту приближающейся ночи, а светильники не зажглись сами собой, как это обычно происходило, магистр впервые ощутил тоску и одиночество.

Несносная троица терроризировала и не давала деканусу покоя ни днем, ни ночью. Магистр уже позабыл, что такое сон, потому как эти если не носились где-то по Шамситу, то командовали им, помыкали и гоняли, как мальчишку. И так уже пять дней. Столько раз на дню переворачивать архивы Элуканте не приходилось ни разу в жизни, а унижений и оскорблений он натерпелся на столетие вперед. Но ведь троица на этом не останавливалась. Нагло вламывалась в дом посреди ночи или под утро, побитая, оборванная, грязная, будто обошла все кабаки Шамсита и в каждом крикнула: «Нан хак ам-яляб ант си!», ставила на уши декануса и прислугу и устраивала в доме бардак, занимая горничных до самого вечера. Элуканте обычно не интересовался досужими разговорами, но в эти напряженные дни делал исключение. И был приятно удивлен, что слуги ненавидят бесстыжую троицу ничуть не меньше хозяина. От этого становилось хорошо, приятно и тепло на душе, но грустно, потому что сейчас некому поддержать и посочувствовать.

Деканус в какой-то мере даже преклонялся перед троицей Паука. Это ж какое нужно мастерство, чтобы обычной спокойный и терпеливый Элуканте возненавидел их до глубины души буквально в первые полчаса знакомства. И что самое интересное: они не делали ничего, чтобы исправить положение, наоборот, с каждой минутой лишь усугубляли его. Распутная ведьма мало того что не прекращала нахально вертеть бесстыжей задницей, так еще и расхаживала по спальне в чем мать родила, не подумав даже запирать двери. А ведь на улице жара, все окна открыты настежь — везде сквозняки. Деканус дар речи потерял, когда случайно увидел ее. Во всех бесстыжих подробностях, когда ведьма перед зеркалом вертелась.

А этот Эндерн, что использовал брань для связки слов и обращался к деканусу исключительно «гнида сушеная», вызывал бессильную ярость. Элуканте вообще не понимал причин столь грубого отношения. Он лично не сделал плебею ничего дурного, а тот, как будто вымещая всю злобу за свою ущербную жизнь, вел себя по-скотски. И Элуканте боялся, что в какой-то момент невменяемость полиморфа дойдет до такой степени, что он бросится на кого-нибудь с ножом. Магистр искренне надеялся, что поблизости окажется чей-нибудь чемодан или, на худой конец, не приглянувшийся предмет мебели.