Норби (СИ) - Валентинов Андрей
– Быстрее, Антек-малыш, – рука девушки надавила на плечо. – Пристегнуться надо. Давай покажу.
На «малыша» бывший гимназист решил не обижаться. Имя действительно детское, к тому же прозвучало совсем необидно. Ремень же пристегивался без всяких проблем, просто прилипал.
Девушка присела рядом, устроилась поудобнее. Тем временем странный швед, он же профессор, занял кресло. Пилота?
– Мы полетим, фройляйн?
Та на миг задумалась.
– Едва ли, скорее будем скользить. Представь себе торпеду.
Торпеду? Антек потер лоб, пытаясь вспомнить. Что-то знакомое, очень знакомое.
– Точно! Люкс-торпеда, я на такой ездил!
Краков, два года назад. Лето, вкус мороженого, шумный вокзал. Он был там не один, кассир выдал ему два билета. Место у окна досталось кому-то другому, но он, тогда еще гимназист (точно! точно!), почему-то совсем не расстроился. Поезд Краков-Закопане. С кем же он ездил?
Искра памяти погасла, и он огорченно вздохнул.
– Люкс-торпеда? – девушка, кажется, удивилась. – А! Автобус на рельсах? Это, Антек-малыш, баловство, поляки решили утереть нос бошам. Те никак не могли довести до ума свой скоростной поезд, поляки их вроде как опередили. Только вагон не польский – австрийский, завод Austro-Daimler-Puch.
Вспыхнул экран. На миг стал виден ночной лес и краешек звездного неба. Швед, уже сидевший в.
Торпеде? Значит, все-таки пилот!
В пилотском кресле, надел большой черный шлем с наушниками. Экран побледнел, поверхность словно захлестнули серые волны. Корпус еле заметно дрогнул, кажется, они уже двигались… Нет, опускались! Но куда? В землю, в разрытый рыхлый грунт?
– Не спрашивай пока ничего, – пальцы девушки коснулись его локтя. – Скоро все тебе расскажут. Что обещал, помнишь?
Торпеда вновь дрогнула, но уже совсем иначе. Легкая вибрация сотрясла корпус, экран побелел, затем посреди него вспыхнула яркая синяя звездочка. Стурсон-Сторлсон положил руки на черный штурвал.
– Помню, – вздохнул Антек. – Записался в крепостные. Теперь я ваш.
– Виллан, – она весело улыбнулась. – А хорошо звучит: Антек Виллан! Только не наш – мой. Ты же именно мне обещал!
Вибрация стала заметнее, послышался низкий ровный гул. Торпеду тряхнуло, дрогнула синяя звездочка на экране.
– Мы уже едем, светлая госпожа?
Она, вновь усмехнувшись, стащила с правой руки перчатку, протянула ладонь.
– Едем! Госпожой, Антек-малыш, будешь меня звать, когда повелю. Ты – Антек, я. Задумалась, закусила губу.
– Мара! Не представляешь, как давно меня так не называли.
Он не хотел, но удивился. Девушка его никак не старше! Впрочем, если и она колыбельную вспомнила, то и вправду давно.
Рукопожатие словно поставило точку.
* * *Последнее поле опустело, даже ветер стих. Осела пыль, сквозь низкие тучи выглянул белый череп Луны. Тихо-тихо.
– Ты сам выбрал дорогу, – негромко проговорила стоявшая рядом Смерть. – Не захотел ждать. Теперь даже Я не знаю, что будет.
На Последнем поле тоже удивляются. И даже вопросы задают.
– А кто знает?
Смерть дернула костлявыми плечами.
– Я тоже не всесильна, Никодим.
– Антек! – перебил он.
– Я просто делаю свою работу. А теперь работать будешь ты. Удачи не желаю. Антек.
Поле вздыбилось, пошло волнами, превращаясь в холмистую равнину на месте сгинувшего шоссе, в бурую лесную землю, в синюю точку на экране.
Он сцепил зубы, сдерживая стон, открыл глаза. Белый салон торпеды, экран с синей точкой, профессор у штурвала…
– Дохлый мне попался виллан, – пальцы Мары сжимали его запястье. – А если бы на максимальной скорости шли? Что у тебя на голове?
Повязку он содрал еще в лесу. Волосы запеклись в застывшей крови, прикасаться больно, но терпеть можно.
– Царапина, – он невольно поморщился. – Смазать бы чем-нибудь.
Мара улыбнулась.
– Будем тебя лечить, готовься. Виллан должен быть здоровым, сильным и глупым. А еще преданным.
– А умным – можно? – не выдержал он.
Девушка покачала головой.
– Не знаю, Антек. Представь! Ты в чужой стране, без документов, язык знаешь на уровне военного разговорника. Поймают – трибунал и расстрел под «Дунайские волны».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})– К-какие волны? – опешил он.
Мара прикрыла глаза, сразу как будто став много старше.
Дунай голубой, Ты течешь сквозь века, Плывут над тобой В вышине облака. А ночью встает Над тобою луна, И песню поет Голубая волна.Оркестр играет, а ты стоишь у стенки, – у самой настоящей стенки, Антек! – и думаешь только об одном: успеют ли доиграть до конца. А потом залп, и музыка стихает[24].
– Ты. Ты это видела? – не выдержал он.
Мара покачала головой.
– Только слышала, на лице была повязка. Только в кино герои смело смотрят смерти в глаза.
В ее взгляде – серый сумрак Последнего поля.
– Иногда и шесть пуль не убивают сразу. Доктор был пьян, не стал даже проверять пульс. Гроб положили на телегу, отвезли на ближайшее кладбище. А парень был глупым, вместо того, чтобы бежать и спасаться, пробрался к могиле, оглушил местного сторожа, нашел лопату. Я даже не знаю его имени, Антек. Кличка – Лекс, он был бельгийцем. А дальше, как в сказке, принц выкопал Белоснежку, нашел врача и хорошо ему заплатил. Белоснежку долго лечили и вылечили.
– А Лекс?
Мара отвернулась.
– Не ушел. Его расстреляли через неделю, если верить нашему агенту. Тоже под вальс.
И разливается Вольный дунайский простор, В нем отражения Сказочных гор, В нем серебристая Тропка луны И звезд золотой костер.Бывший гимназист потер внезапно занывший висок. Мара не лгала, но. Когда это было? И где? Спросить? Но ведь его предупредили. «Вопросы можешь задавать, но ответы по возможности».
– А разве этот парень. Лекс. Был глупым?
Мара бледно улыбнулась.
– Еще и приказ нарушил. Нужно было немедленно уходить, передать командованию важные документы, а не выкапывать из могилы полудохлую разведчицу.
Антек понял, что больше ему ничего не скажут, поглядел на белый экран, на синюю звездочку. Жизнь неслась сквозь него, не давая опомниться.
«Кажется, меня тоже откопали». Не сказал – подумал.
8
Копов – ажанов по-здешнему – я заметил слишком поздно, когда уже спустился на первый этаж. Двое возле стойки портье, еще один у дверей бара. Четвертый монументом воздвигся при входе.
Пистолет при поясе немедленно ожил, пнув меня в бок. Я мысленно развел руками. Кто же его знал?
Ажан, тот, что был ближе, усатый и уже в годах, грузно шагнул навстречу. Все что я успел – нацепить на лицо улыбку, самую глупую из возможных.
– Мсье! Вы говорите по-французски?
– О, йе! – радостно воскликнул я. – Говорить! Прекрасная Франция! Лафайет и генерал Першинг! Свобода, равенство, братство! Мадам, сколько это будет стоить?
Подумал немного и добавил:
– Париж – город любви!
Усач взглянул кисло, и я поспешил подсластить пилюлю, вручив ему паспорт. Тот, перелистав его без всякой охоты, сунул в карман плаща.
– Придется немного обождать, мсье Корд.
Я хотел было воззвать к американскому послу и пригрозить присылкой в Сену Атлантического флота, но решил не прикупать лишнего к семерке. Отойдя в сторону, прислонился к холодной стене и принял обиженный вид. Вскоре рядом со мной оказались еще двое постояльцев, молодые люди весьма похмельного вида. Кажется, именно их я видел вчера в «Старом Жозефе». Они вяло пытались протестовать, но ажаны даже ухом не вели. Наконец, появился еще один, на этот раз в штатском, причем самого мрачного вида. Кажется, утро выпало не слишком доброе.
