Николас Эймерик, инквизитор - Валерио Эванджелисти
– Прикажите оседлать хорошего коня и приведите его мне. Я буду ждать здесь.
На лице рослого детины появилось недоумение.
– Может, лучше принести паланкин?..
– Я сказал, коня. А еще мне нужно платье буржуа и берет, любой. Сможете найти?
– Конечно, отец.
Меньше чем через час великолепная пегая лошадь галопом понесла Эймерика вперед, оставив позади величественный силуэт Альхаферии. Теплый ветер приятно обдувал лицо и трепал края накинутого на плечи плаща вестготского покроя. Командир караульных дал ему льняную тунику, узкие штаны из голубого хлопка, поножи с ремнями и пряжками и зеленый берет, который завязывался под горлом, как чепец. Такую одежду вполне мог носить буржуа или мелкий купец, если судить по качеству ткани, а не по элегантности покроя.
До полудня оставалось всего ничего, и высоко стоящее в небе над Эбро солнце окрашивало воду в розоватые цвета. Но Эймерик скакал вдоль реки совсем недолго. Вскоре он свернул на юг, и едва различимая дорога увела его в бескрайнюю сухую, совершенно ровную степь. Повсюду, куда ни глянь, – лишь голая красноватая земля, с редкими тускло-зелеными пятнами оливковых деревьев. За долгое время инквизитор не встретил ни одного человека; казалось, везде царит запустение. Но потом на пути стали попадаться большие загородные дома, которые здесь называли алькерии или даже борды; пасущиеся неподалеку от них мулы и коровы; кое-где Эймерик замечал пастухов, раньше времени гонящих стада баранов с Пиренеев. Однако эти редкие картины не могли скрасить однообразия бесплодной, выжженной солнцем равнины.
За скупые, неброские краски природы, за простоту рельефа Эймерик и любил Арагон. Селений здесь было немного, а после Великой чумы их осталось и того меньше; порой путник мог проехать несколько десятков миль, не встретив ни одной живой души. Это больше всего нравилось инквизитору. Путешествие в одиночестве по пустынной земле, где, возможно, никогда не жили люди, взбодрило его и вернуло ту внутреннюю гармонию, которой ему постоянно не хватало в городе.
Теперь он мог спокойно подумать о событиях последних дней. Расследование приняло необычный оборот, и оставалось только догадываться, что за тайны и призраки сбивают его с толку. Но они, хоть время от времени и вызывали тревогу, не могли вселить в его душу настоящий ужас. И неудивительно. С одной стороны, с раннего детства его воображение питали мрачные и трагические фигуры на священных изображениях, жестокость уличных казней, отголоски беспощадных войн, нескончаемые и отвратительные зрелища болезней. Своей стремительной и пока еще короткой карьерой в инквизиции он был обязан отчасти этим впечатлениям, к которым позже добавилось доходившее почти до одержимости зловещее ощущение, что дьявол где-то рядом и полностью одолеть его невозможно.
С другой стороны, строгость взглядов доминиканцев и характер самого Эймерика заставляли его подозревать, что за пугающими явлениями стоит злая, но последовательно действующая сила, которую Церковь может сломать и уничтожить, как только удастся пролить свет на суть событий и явлений. Именно поэтому он поддавался страху не более чем на мгновения, видя двулицые трупы детей или огромную фигуру женщины (Дианы?) в небе. А после этого чувствовал непреодолимое желание восстановить божественный порядок там, где его нарушило зло, и стремился вернуть прочность самим основам существования, которые должны быть непоколебимы.
Примерно в Девятом часу Эймерик почувствовал голод. Жалко, что он не захватил с собой ни еды, ни даже фляги с водой. Но делать нечего. Придется покинуть эти пустынные просторы и поискать более оживленное место.
Спустя довольно долгое время он выехал на широкую дорогу. Видимо, когда-то она была вымощена камнем, который весь потрескался и раскрошился под тяжестью бессчетных повозок. Вскоре навстречу Эймерику попался какой-то льигальо[35], везущий зерно в город, а чаще встречались мусульмане, работающие в полях, некогда им принадлежащих. Но никакого постоялого двора не было видно, а Эймерик, все еще опьяненный одиночеством и не желающий вызывать чужое любопытство, не хотел расспрашивать путников.
Наконец он решился сойти с лошади и попросить хлеба и воды в алькерии у обочины. Посреди луга с чахлой травой, по которому бродили две свиньи, стоял приземистый дом. Бедно одетый, сгорбленный старик-крестьянин молча выслушал просьбу незнакомца и кивнул арабскому мальчику, возившемуся у печи. Тот, поняв приказ без слов, вернулся с кувшином воды и свертком.
Эймерик жадно выпил всю воду, не обращая внимания на капли изо рта, стекающие на шею.
– Спасибо, добрые люди, – поблагодарил он. – Не могли бы вы напоить мою лошадь?
Все так же молча старик показал на деревянное корыто у стены дома. Судя по тому, что затхлая вода едва скрывала дно, из корыта обычно пили свиньи. Но лошадь не стала капризничать и с довольным пофыркиванием его осушила.
Эймерик снова сел в седло.
– До монастыря в Пьедре далеко? – спросил он.
Старик неопределенно махнул рукой, указав на юго-запад. Потом снова занялся своей работой, а слуга последовал примеру хозяина.
Пожав плечами, инквизитор вернулся на дорогу и мелкой рысью поскакал в указанном направлении. Когда дом скрылся за спиной, он взял сверток, собираясь откусить от краюхи хлеба, которую рассчитывал там найти. Но это оказалась сложенная в несколько раз зеленая тряпка. Развернув ее, Эймерик резко бросил поводья и вскрикнул.
На тряпке лежал отрубленный человеческий язык. И шевелился, как будто еле слышно выговаривал неразборчивые слова.
Быстрый как мысль – 4
Весь мокрый от пота Маркус Фруллифер сломя голову несся вниз по лестнице на второй этаж корпуса Роберта Ли Мура. На лестничной площадке он чуть не налетел на двух работников, осторожно выносивших из лифта огромное деревянное распятие. Худой как скелет Иисус, казалось, бросил на него укоризненный взгляд своих полных отчаяния глаз с большими зрачками.
Фруллифер устремился по коридору к двери в кабинет Триплера, удивившись, что та распахнута настежь. Ученый в рубашке и жилете стоял перед письменным столом. Сидевший в рабочем кресле человек в черном костюме с грубыми чертами лица перебирал содержимое ящиков. Другой мужчина в таком же костюме стоял в нескольких шагах от них, сложив руки.
По всей видимости, Триплер был крайне раздражен происходящим:
– В этом институте преподают физику, а не биологию, – горячился он. – У нас нет ни одного курса об эволюционизме. К тому же, насколько я понимаю, теорию Дарвина еще никто не отменил. Научное сообщество…
На секунду мужчина у стола перестал рыться в ящиках:
– На научное сообщество мне плевать, – сухо сказал он, поднимая на Триплера круглые и неестественно голубые глаза. – В результате признанных законными выборов губернатором штата стал преподобный
