Выкуп - Виктор Иванович Калитвянский
Дима ведёт меня к маленькой часовне. Мы стоим перед нею до тех пор, пока не раздаётся возглас: «Травка!».
Это Селим, он залез на скалу и размахивает руками. Теперь понятно, зачем он придумал пароль.
Мы устраиваемся возле скалы – ждать появления солнца.
Под нами – каменистый обрыв. В предутреннем тумане мерцают огоньки какой-то деревни. Потихоньку становится светлее, проступает кромка горной гряды. Вот она уже видна совершенно отчётливо, и все камни вокруг приобретают красновато-коричневый оттенок.
Наконец над остроконечной линией гор появляется край солнечного диска. Вздох-гул-восторг прокатывается по вершине. Говорят, что встретивший восход солнца на горе Моисея очищается от грехов. Я этого не чувствую, но мне всё равно хорошо. Я смотрю на Диму, на его сосредоточенное, обострившееся лицо и желаю ему, изо всех своих слабых сил, – чтобы он нашёл на этой горе то, что искал, чтобы то странное, то тревожное, что маячит на нашем горизонте, исчезло без следа…
Через два часа мы заканчиваем спуск с горы Моисея к монастырю святой Екатерины. По сравнению с ночным подъёмом на гору, спуск – веселая прогулка. Светит солнце, камни блестят, все шутят и смеются.
Монастырь – маленький, паломники набиваются в узкий дворик плотной толпой.
Мы стоим возле неопалимой купины. Дима поднимает меня за талию – чтобы я могла дотянуться до побегов купины и загадать три желания.
Первое: чтобы мама с папой были здоровы.
Второе: у нас с Димой всё должно быть хорошо.
И третье: родить весной мальчика…
Перед отъездом заходим в сувенирную лавку.
Я выбираю иконку и книгу про монастырь моего имени. Заодно английский подтяну…
Оглядываюсь.
Дима стоит у стены. На стене висит картинка с изображением птицы. Такая невзрачная птичка-невеличка.
Продавец-араб подходит к Диме, осторожно так, сбоку – наверное, чтобы не спугнуть клиента.
Дима оборачивается к нему, а продавец протягивает ему круглый медальон.
Я гляжу – а на медальоне та же птичка, что и на стене.
– Что это? – спрашивает Дима.
– Byzantine mosaic… – отвечает продавец. – А сopy.
– Византийская мозаика?.. – повторяет Дима. – Ну и что? So what?
– It is the soul, – говорит продавец.
– What? Душа? Какая ещё душа? – недоумевает Дима. – It's a bird!
–Yes, – кивает продавец. – Birdie. The symbol of the soul.
Несколько секунд они смотрят один на другого.
– I see … We take, – говорит Дима.
Он рассчитывается за наши покупки, а в автобусе – молчит. Я задрёмываю, а когда просыпаюсь уже в Шарме, открываю глаза – он сидит и разглядывает этот медальон с птичкой-невеличкой…
Сосед. Счастье было недолгим
Хитрая штуковина – жизнь.
Ну, точно – полосатая. И когда одна полоса кончится и начнётся другая – ни за что не угадаешь.
Вот ещё пару месяцев назад я был в полной жо… то есть, в заднице.
Ни денег, ни уважения. Ни выпить, ни закурить.
И вдруг судьба эдак разворачивается. Вместо того чтобы, значит, ко мне жо… то есть, задницей, она, стервозина, наоборот, поворачивается передом и даже ножки раздвигает…
– Шутка… – говорю я Нурали и подмигиваю его сестричке.
Она, чурочка, ни бельмеса не рубит по-русски, но глаза – смышлёные. Сестричка… Знаем таких сестричек. Милосердия. В смысле – скорая помощь. Мужикам. По-быстрому. Полторы тыщи в час.
Вот у нас, у славян, всё просто и открыто. Я даю ей своё, из кармана, она мне – тоже своё, из-под своего подола. А у этих, у таджиков-узбеков и прочих нацменьшинств, всё по-другому устроено. У них всё шито-крыто. На женскую половину не ходи. Вот Нурали и отгородил, значит, сестричке своей угол, занавесил. Гостю туда нельзя. Ну а братика, понятное дело, почему же не пустить…
Вот мы и сидим, пьём чай.
А почему нам не выпить чаю? Мы, чай, на работе. Солдат спит, служба идёт. Охранник пьёт чай, зарплата всё равно капает. Пять баксов в час, я подсчитал. Выходит, коли сижу я здесь у Нурали уже два часа, то заработал десять зелёных. Ну, чем плоха жизнь?
Конечно, случаются дни, когда – не продохнуть. И посетителей полно, и шушеры всякой шпионской не счесть, бегаешь туда-сюда, сверху вниз и снизу вверх так, что жо… то есть, задница в мыле.
А бывает – Димыч куда-нибудь усвистит, за город или, того лучше, куда-то совсем далеко – тогда живи себе спокойненько, есть повод веселиться. Только посматривай за чужими да фиксируй в компе, если какие необычные гости.
Третьего дня вот явились на «Фокусе», стояли-смотрели, потом вылезли. Давай двор изучать. Потом к нам, в подъезд. Мы, говорят, ищем такого-то гражданина, он здесь проживать должен в такой-то квартире.
Мы с Нурали переглядываемся. Есть такой гражданин. Только на работе он, кто ж в такую пору дома сидит. И мы тоже на работе, вы не смотрите, что мы здесь с вами разговариваем. Мы не просто так базарим, мы за деньги базарим… Шутка.
«А с женой можно потолковать?» – спрашивают гости. А глаза у них внимательные, а сами такие здоровенные-мордастенькие.
Можно, – говорим. Только она тоже на работе. Она продавщицей работает, там, на Щепкина, в продовольственном.
Ладно, ушли. Вечером Нинка идёт, мы ей насчёт этих мужиков – так, мол, и так.
Нет, – говорит Нинка, – никто не приходил. Как же, придут они. Это всё Борькины дружки, они меня, как огня, боятся. Опять, значит, деньги занимал… Всё свою «десятку» улучшает. Лучше б квартирой занялся, обормот, как заехали, без ремонта. Ну, погоди, сейчас придёт, я ему мозги-то улучшу…
Вот так вот. Попадёт мужику ни за что ни про что.
А Нурали мне: эти-то, на «Фокусе», – из ФСБ…
Да ладно, – говорю я.
Точно, – говорит Нурали. – Я их за версту чую. Ещё с Таджикистана.
А по мне так – хоть ФСБ, хоть ЦРУ, хоть чёрт с рогами. Наше дело маленькое. Мы в чужие дела не лезем, нас вся эта чертовщина-хреновина не касается. Что нам всякие загадки-отгадки? Подумаешь, невидаль. Без зарплаты сидеть – похуже будет. Наше дело – не суй нос в чужие дела. Лишь бы два раза в месяц, хоть в баксах, хоть в рублях, хоть в тугриках – отдай и не греши.
– Верно? – говорю я и снова подмигиваю сестричке. А она, бедовая, усмехается в свой платок. По-русски ни бум-бум, а когда мужик на неё эдак поглядит, – она соображает безо всякого переводу.
Я всё хочу дождаться, когда Нурали ушкандыбает куда-нибудь по своим дворницким делам. Как только Нурали за дверь, – я сразу сестричку-то на вшивость и проверю. Вон как она глазюками отсвечивает, зуб даю, – не против.
Но этот гад Нурали сидит и не трогается никуда. Он всегда такой при мне. Сидит, и сестричкин угол у него за плечом.
Ладно, будем поглядеть.
Только я новый стакан чаем наливаю, как открывается дверь и
