Станислав Лем - Расследование

Застегивая плащ, который давил на него так, словно превратился в свинцовый панцирь, Грегори вдохнул воздух, еще раз ощутив слабый запах подвала.

— Мои планы? Пока что у меня их нет. Хотел бы обратить ваше внимание на то, что я не высказал никаких подозрений или обвинений и даже не упомянул о них ни единым словом.

Кивнув, Грегори вышел в темную переднюю. В полумраке он различил бледное пятно женского лица, которое тотчас исчезло. Дверь захлопнулась. Он разыскал выход и, спускаясь вниз, еще раз проверил время на светящемся циферблате наручных часов. Из подъезда он, вместо того чтобы выйти на улицу, направился в противоположную сторону, во двор, где стоял длинный серый автомобиль. Он медленно обошел вокруг, но в слабом свете, падавшем из окон дома, ничего подозрительного не обнаружил. Машина была темной, с запертыми дверцами, только зеркальные отражения окон дома передвигались хороводом уменьшенных огоньков на никелированном бампере в такт шагам Грегори. Он потрогал капот, тот был холодным. Однако это ни о чем не говорило, а до радиатора было трудно добраться. Ему пришлось сильно нагнуться, чтобы просунуть руку в глубь широкой щели, окруженной хромированными накладками, наподобие толстых губ какого-то морского чудовища. Он вздрогнул и выпрямился, услышав легкий стук. В окне второго этажа стоял Сисс. Он подумал, что ему нет надобности продолжать обследовать машину, поскольку Сисс своим поведением подтвердил его подозрение. Одновременно он почувствовал замешательство, словно его уличили в чем-то недостойном, и это чувство усилилось, когда он, внимательно следя за Сиссом, заметил, что тот вовсе не смотрит во двор. Он стоял в открытом окне, потом медленно, неловко сел на подоконник, подтянул колени и усталым жестом подпер рукой голову. Эта поза до такой степени не соответствовала представлениям Грегори о Сиссе, что он попятился на носках под прикрытие густой тени и наступил на какой-то кусок жести, который разогнулся под его ногами со страшным шумом. Сисс посмотрел вниз. Грегори стоял неподвижно, мокрый от испарины, злой, не зная, что предпринять. Он не был уверен, что его видно из окна, но Сисс продолжал глядеть вниз, и, хотя Грегори не видел ни его глаз, ни его лица, он все отчетливее ощущал на себе его презрительный взгляд.

Не смея даже и думать о дальнейшем осмотре машины, он опустил голову, сгорбился и с позором удалился.

Но прежде чем Грегори успел спуститься в метро, он остыл настолько, что почувствовал себя способным оценить нелепое происшествие во дворе достаточно нелепое, чтобы вывести его из равновесия. Ибо Грегори был почти уверен, что видел машину Сисса на исходе дня в городе. Кто сидел за рулем, он не заметил, но успел узнать характерную вмятину на заднем бампере, след какого-то давнего столкновения. Тогда он, занятый собственными мыслями, не придал значения этой встрече. Она приобрела интерес, когда Сисс заявил, что ездил к врачу на метро, а машиной не пользовался. Ведь открытие, что Сисс лгал, само по себе не очень существенное, позволило бы ему (он ясно это чувствовал) преодолеть угрызения совести и почтение, которое он испытывал к ученому. Более того, оно разрушило бы сочувствие, охватившее его во время неудачного визита. Тем не менее и сейчас он не знал ничего, достоверность его послеполуденных наблюдений по-прежнему была отмечена злополучным «почти», которое лишало эти наблюдения всякой ценности. Он мог утешиться только тем, что обнаружил несоответствие между уверениями Сисса, стремящегося от него избавиться под предлогом крайней занятости, и его бессмысленным сидением на окне. Он, однако, слишком хорошо помнил позу Сисса, наклон головы и то, как устало он опирался на оконную раму. А что, если эту усталость вызвал их словесный поединок? Что, если из-за своего глупого рыцарства Грегори не сумел воспользоваться минутной слабостью противника и спасовал секундой ранее, чем прозвучали решающие слова?

Донельзя распалив себя этими мыслями, Грегори в бессильной злости мечтал теперь только о том, чтобы вернуться и подытожить данные в своем толстом блокноте.

Когда он выходил из метро, было около одиннадцати. Сразу же у поворота, за которым находился дом семейства Феншоу, в нише стены постоянно обретался, поджидая прохожих, слепой нищий с огромной облезлой дворнягой у ног. У него была губная гармошка, в которую он дул только при чьем-нибудь приближении, даже не пробуя делать вид, что играет, — он просто сигналил. Старость этого человека угадывалась скорей по его одежде, нежели по физиономии, покрытой растительностью неопределенного цвета. Возвращаясь домой поздно ночью или уходя на рассвете, Грегори встречал его всегда на том же месте, как вечный укор совести. Нищий принадлежал уличному пейзажу наравне с эркерами старой стены, между которыми он сидел. Грегори и в голову не пришло бы, что, молчаливо мирясь с его присутствием, он совершает должностной проступок. Он был полицейским, а, согласно полицейским инструкциям, нищенство воспрещалось.

Он никогда особенно не думал об этом человеке, однако старик, кажется, занимал какое-то место в его сознании и даже возбуждал какие-то чувства, проявлявшиеся в том, что Грегори, проходя мимо, немного ускорял шаг. Он не признавал подаяния, но это не объяснялось ни его характером, ни его профессией. По неведомым ему самому причинам, он ничего не подавал нищим; думается, здесь срабатывала какая-то не совсем понятная застенчивость. Однако в этот вечер, уже миновав старика (впрочем, он заметил в свете далекого фонаря только караулившую собаку, которой подчас сочувствовал), он совершенно неожиданно для себя вернулся и подошел к темному углу, держа в пальцах извлеченную из кармана монету. И тогда произошел один из тех пустяковых случаев, о которых не рассказывают никому и вспоминают с ощущением жгучего стыда. Грегори, убежденный, что нищий протянет руку, несколько раз совал монету в неразличимый сумрак закутка между стенами, но каждый раз наталкивался только на неприятные в соприкосновении лохмотья; нищий вовсе не спешил получить подаяние, но как-то неуклюже, с трудом прижимая к губам гармошку, дул ни в склад ни в лад. Преисполненный отвращения, не в состоянии нащупать карман в драной одежде, прикрывавшей скрюченное тело, Грегори вслепую положил монету и двинулся дальше, как вдруг что-то негромко звякнуло возле его ноги. В слабом свете фонаря блеснул катящийся вдогонку за ним его собственный медяк. Грегори безотчетно поднял его и швырнул в темный излом стен. Ответом ему был хриплый, сдавленный стон. Грегори, близкий к отчаянию, устремился вперед большими шагами, словно убегая. Весь этот эпизод, продолжавшийся, пожалуй, с минуту, привел его в дурацкое возбуждение, которое прошло лишь перед самым домом, когда он заметил свет в окне своей комнаты. Не прибегая к обычным предосторожностям, он взбежал на второй этаж и, слегка задыхаясь, остановился у двери. С минуту постоял у порога, внимательно вслушиваясь в тишину; было абсолютно тихо. Он еще раз взглянул на часы, которые показывали четверть двенадцатого, и распахнул дверь. У застекленного выхода на террасу за его столом сидел Шеппард. При виде Грегори он оторвал взгляд от книги, которую читал.