Павел Багряк - Пять президентов

– Не совсем, – осторожно сказал Таратура.

– Но ведь Луиза писала, что вы тоже работаете в этом институте?

– Да, разумеется, – поправился Таратура. – Но у нас в институте не только химики. Я занимаюсь химической физикой. Это, как вам сказать…

– О, не трудитесь, я все равно не пойму. – Она замахала на него руками. – Лучше попробуйте вот это. Да, да, засахаренные вишни. Из собственного сада. О, это очень вкусно и дает прекрасный цвет лица! Впрочем, вы в этом не нуждаетесь. С такой целью есть эти вишни вам положительно рано. Никогда вам не дадут ваших лет! Никто и никогда!

– А сколько дадите мне вы? – лукаво спросил Таратура.

– Ну, я не в счет, – заулыбалась мамаша Муллен, – я-то знаю, Луиза писала мне. Я могу вам только польстить.

– Но, может, Луиза прибавила, стараясь показать вам, что у нее серьезный и солидный друг? – сказал Таратура.

– Вы старше ее на двенадцать лет, – с простодушным смущением сказала мамаша Муллен. – Ну что? Теперь вы сами видите, что моя дочка не обманывает свою маму. А?

– Да, это верно, – улыбнулся Таратура.

Он досидел до обеда, и они вместе обедали, а потом опять говорили, и он опять рассказывал, как живет Луиза, где бывает, какие у нее подруги, что купила она себе в последнее время.

Наконец он собрался уезжать, но матушка Муллен не отпускала Таратуру, просила новых рассказов, и он не мог ей отказать.

Потом, уже под вечер, она проводила его, и когда они распрощались и он уже повернулся, чтобы идти к машине, она вдруг схватила его за рукав и, заглядывая в глаза, спросила тихим, срывающимся шепотом:

– Скажите мне, Бэри, вы правда любите мою Луизу? Правда?

– Да, очень, – выдавил из себя Таратура.

– Не обижайте ее, Бэри. Она хорошая, моя девочка. Ну, идите, идите… Храни вас Бог.

…Никогда еще не было у Таратуры так мерзко на душе.

Над редким мелколесьем, слева от автострады, уже поднималось розовато-пепельное зарево большого города. Таратура увидел его и понял, что напьется сегодня как самая грязная свинья.

– Бэри работает в Институте перспективных проблем… Сорок лет, – вслух повторил Гард, когда Таратура рассказал ему все, что узнал. – Ну что же, старина, это и мало и очень много.

Через полчаса перед инспектором уже лежала бумага, срочно присланная из канцелярии института. В институте работало четверо сорокалетних:

Вильям Слейтер – сварщик, сварочная мастерская.

Самуэль Гротгус – инженер, лаборатория N 8.

Мэри Петтерсон – судомойка, бар третьего этажа.

Отто Кербер – инженер, лаборатория профессора Чвиза.

– Кер-бер, Бэ-ри. Ясно, – сказал Гард. – Это именно тот случай, когда надо докладывать боссу. Видит Бог, как я не люблю этих случаев…

Еще через полчаса он был у Дорона.

– Очень любопытно. Очень, – сказал генерал, выслушав доклад Гарда. – Но вы идете по ложному следу. Кербера не трогать. Это мой человек в институте.

10. ЧЕРНЫЙ «МЕРСЕДЕС»

Миллер прочитал телеграмму, поданную горничной, быстро свернул ее и нервно положил в бумажник.

– Что случилось, Дюк? – спросила Ирен.

– Ничего, – ответил Миллер. – Пустяки.

Он вышел из комнаты, потом вернулся.

– Агата, – спросил он у горничной, – где может быть сейчас Таратура?

– Перед уходом он мне сказал, что с 16:30 до 18:15 будет в «Ветоке», в 18:30 придет сюда, а в 19:45 пойдет в кинотеатр «Боклан», где будет находиться…

– Благодарю вас, – перебил Миллер. – Принесите мне телефонный справочник.

Перевернув несколько страниц, Миллер нашел кафе «Ветока» и набрал нужный номер:

– Прошу позвать Таратуру.

Личный шофер, секретарь и телохранитель словно ждал этого звонка. Через двадцать секунд он был у телефона:

– Слушаю, шеф.

– Немедленно приезжайте! – приказал Миллер.

– Через восемнадцать минут буду, – ответил Таратура и повесил трубку.

– Эдвард, я знаю, что-то случилось, – сказала Ирен.

Миллер ничего не ответил и молча прошел в свой кабинет. Там и застал его Таратура. Профессор не сидел на месте, он ходил по комнате, с явным нетерпением ожидая телохранителя. Сначала Таратуре показалось, что профессор взволнован, но когда свет лампы осветил его лицо, Таратура понял, что заблуждается. Перед ним опять был традиционно спокойный Миллер.

– Как идут дела, инспектор? – спросил Миллер, хотя было ясно, что он ждал Таратуру не для того, чтобы задать ему этот вопрос.

– Есть любопытные детали.

– Например?

– Кербер и Луиза – любовники!

– Действительно любопытно, – сказал профессор. – Вы, естественно, пошли дальше?

– Конечно. Разумеется, не вмешиваясь в их интимные отношения.

– Без отступлений, пожалуйста.

Миллер был раздражен, но скрывал свое раздражение. Это ясно. Таратура внимательно следил за лицом шефа. Оно оставалось непроницаемым и чуть-чуть безразличным ко всему на свете. Таратура заметил это безразличие при первом же знакомстве с Миллером. А потом он понял, что это маска, очень удобная и респектабельная.

– Кербер оказался человеком Дорона, – сказал Таратура.

– Откуда вы это узнали?

– От Гарда.

– А Гард?

– От Дорона. Он доложил Дорону о нашем открытии, и генерал…

– Я всегда думал, что Кербер старается не только для меня, – сказал Миллер. – Еще во время работы над той установкой. Н-да, не очень-то приятно узнавать, что твои ассистенты за твоей спиной что-то докладывают начальству.

– Насколько я знаю, вас контролировали всегда, и это ничуть вам не мешало.

– Как знать… – сказал Миллер и резко перевел разговор. – Да кстати, что вы должны были смотреть в кино?

Таратура не почувствовал подвоха.

– «Призраки испаряются в полночь». Новый детектив Шеллана.

– Это помогает вам искать документы и Чвиза?

Миллер издевался.

Таратура спокойно ответил:

– Нет, шеф. Это помогает убить время.

– У вас его избыток?

– С тех пор, как вы загнали меня в тупик, – отомстил Таратура.

– Я?

– Да, вы. Кербер и Луиза автоматически отпали после признания Дорона, а себя вы приказали исключить из расследования.

– В таком случае я вам помогу. – Миллер протянул Таратуре телеграмму.

Таратура быстро прочитал ее, потом еще раз перечитал, и только тогда смысл дошел до его сознания. Он ошалело посмотрел на Миллера, затем еще почти что по складам перечитал телеграмму. Там было написано:

«Я вас видел. Верните документы. Жду одиннадцать вечера у статуи Неповиновения во Фриш-парке. Чвиз».

– Настоящая? – наконец сказал Таратура.