Никита Аверин - Охота на Нострадамуса

— Уверуйте, и он возьмет трубку! — кричал всклокоченный бородатый мужик у светофора, нацепивший порезанную коробку из-под холодильника на которой с ошибками черным маркером было выведено «Грядет тот день, который тебе еще припомнят!». — Просто наберите номер и спросите — кто на проводе? И рекут вам — Иисус на проводе…

С этими словами он круговым движением водил пальцем, словно набирал невидимый номер, по той части коробки, где предположительно должно было находиться сердце, а второй, сжимающей красную телефонную трубку на болтавшемся оторванном проводе, тянулся к небу, монотонно раскачиваясь в такт произносимым словам.

Ничего необычного. Как всегда. Боже, благослови Америку.

Через несколько часов эта улица попадет на первые полосы всех известных газет, журналов и брошюр, которые только выпускались в этой стране. Название кафе, в котором перекусывал Дэниел тоже там будет. Правда, не в столь нарядном и вылизанном виде как сейчас, но лучше рекламы не придумаешь. Худшее из того, что о вас говорят — это если о вас не будут говорить вообще. Уайльд, кажется. Позднее на развороте «Чикаго сан-таймс» какой-то острослов напишет — «Резня на перекрестке Миллера». Времена меняются, газетчики никогда. Дениел мысленно усмехнулся. В хлёстком заголовке было что-то от Хэммета, которым он зачитывался в колледже. Когда-то давно. Миллион лет назад, в другой жизни. Деньги — нерв войны. Но на этот раз он, не по своей воле ставший изгоем и одиночкой, не будет в этом участвовать, а будет только подбирать. Подбирать словно падальщик. Шакал, пожаловавший на кровавое пиршество смерти после насытившихся господ. Пусть. С него хватит крови. Ему осталось совсем чуть-чуть.

Интересно, так ли ощущает себя бог, когда смотрит на нас? — думал Дениел, разглядывая неторопливый, размеренный субботний мир за окном. — Зная, кто куда пойдет, что сделает. Что с кем случится в следующую секунду. Какая участь ждет этого человека, или того. Или у него есть дела поинтереснее, да поважнее? За всем ведь не уследишь. Да и зачем. Какое ему вообще дело до нас-букашек. Копошимся себе. А может у него в небесной канцелярии сидит целый штат персонала по связям с общественностью? Тогда в отделе «грешники» наверняка постоянно толчется куча народу — так-так-та-ак, а что тут у вас, порочная мысль, кража? Убили, ограбили, сманили жену? Сколько бы вам за них дать? Или лучше сразу в печь его, другим в назидание! — следующий! И хряськ печать в уведомление…

А существует ли бог? И если он, все-таки есть, чем он занимался, когда у него отнимали семью? Позволили маньяку выкрасть малолетнюю дочь прямо из школы, зарыть ее в самодельный гроб, а потом наведаться к нему домой и спокойно зарезать жену, которую он, пораньше вернувшись с работы, обнаружил в подвале рядом со стиральной машиной, пиликавшей о том, что белье давным давно постирано. Глаза, смотрящие в пустоту из-под налипшей на исцарапанный лоб спутанной челки, которые он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И багровую нитку крови, еще теплой, ленивой, густой соленой каплей ползущей на скулу, оставляя за собой жирный багровый след. Слепой, всепоглощающий, лишавший дыхания, оглушающий ужас от свершившегося, не позволил ему даже допустить самой мысли — насиловали ли ее. Дэниел боялся об этом думать, сквозь сплошной соленый туман, застилавший глаза, неуверенными, пьяными от горя и растерянности движениями онемевших пальцев пытаясь вернуть на место изодранные лоскуты ее тоненьких джинсов, густо измазанных красным. Не хотел. Не верил. Обрывками помнил лишь, как через несколько дней, в пьяном безумии рвал на проклятые клочки полученное от адвоката заключение судмедэкспертов. И еще ее кожа, губы, такие мягкие, знакомые, теплые, с легким привкусом цветочных духов, которые он подарил накануне, в день годовщины. Запах, который на всю жизнь отпечатался в мозгу беспощадным привкусом смерти. Он знал, что те, кто это сделал, ушли недавно, незадолго до его прихода, но все равно продолжал плакать, баюкая на руках безвольно повисшее на руках тело жены, с руками, раскинутыми, словно крылья у подстреленной птицы.

Вот и сегодня все было так. Все будет так. Обычный будничный день, наполненный рутиной и хлопотами. Черта, под которой с такой равнодушной легкостью расписались все, чьи имена и фамилии сейчас были перечеркнуты в его списке. Люди, в чьих руках и власти было все изменить. Незримо подправить, пустив жизнь в привычное русло. Но нет. Они все просто спустили на тормозах, не удосужившись разобраться, кто прав, или виноват. Все, кроме двоих, последних в списке.

Сегодня вечером придет и твоя очередь, Смит. Сегодня.

Погруженный в воспоминания Дениел невидящим взглядом смотрел на улицу за витриной. Мужик у переключившегося светофора на другой стороне, тот, что размахивал телефонной трубкой в коробке из-под холодильника с надписью «Грядет тот день, который тебе еще припомнят!» повернулся спиной, получая милостыню от прохожего. С задней стороны коробки было косо намалевано слово «Сейчас!».

Может быть, действительно, сейчас, — подумал Дениел, и, отогнув манжет рубашки, глянул на циферблат электронных часов, где размеренно отсчитывал бегущие цифры подсвеченный синим секундомер. — Нет. Рано.

Чуть сдвинув сложенную газету, на первой полосе которой пестрел снимок с места бандитской разборки случившейся накануне (снова повезло — он в кадр попасть не успел), Дениел украдкой посмотрел на предмет, лежащий под ней на столике. Жидкокристаллический экран моргнул от легкого прикосновения, выдав поверх нескольких колонок убористого текста изображение лица голубоглазой девчушки, обрамленного смешными кудряшками, увенчанными бантом.

— Прости милая. Знаю, тебе бы не понравилось, — осторожно погладив кончиком пальца экран, пробормотал Дениел. — Но мне уже поздно сдавать назад. Я должен это сделать. Ради тебя, и мамы. Это не ваша война.

Все участники грядущих событий, до которых оставалось меньше пятнадцати минут, находились на своих местах, перемещаясь по перекрестку, словно актеры за кулисами перед выступлением. Куда-то торопились, с кем-то спорили. Жили. Только бездомная женщина в вислых лохмотьях с наполненной мятыми пивными банками и еще каким-то барахлом тележкой из супермаркета, к которой была привязана виляющая хвостом длинномордая собака, возилась что-то особенно долго. Как раз рядом с тонированным «доджем-стентоном» стоявшим чуть поодаль на другой стороне улицы. Так, чтобы его можно было видеть с места, где устроился Дениел, сильно не вертя при этом головой. Интересно, он закрыл машину? Хотя какая теперь разница. Оружие у него с собой, а необходимый инвентарь в салоне бомжихе явно без надобности. Хотя его можно при желании загнать, или обменять на пару бутылок. Бедственное жизненное положение вкупе с фантастическим желанием не работать пробуждает в этом саранчой расползающемся по стране контингенте — мнимой головной боли правительства — порой мистическую изобретательность.