Расселл Джонс - Выше головы!

«Может, знали, и понимали, что я вычислю их, но не стали беспокоиться. Или у них не было выбора, потому что такое «свойство» есть у каждого из них. Или…»

Хаким Хёугэн тоже был шовинистом. Кстати, второй степени. Я проверил Нортонсона — нет. Среди обэшников Восточного сектора их вообще не было — просто совпадение. Не считая инспектора, всего пять человек на «Тильде-1», её «дочках», Шестой и планете мучились этим отличием, и ни у кого не было второй и тем более первой степени.

«Потому что первая и вторая степень — это результат неэффективной терапии. Но этих людей не трогали, потому что они нашли себе место в жизни. А некоторых объединяло не только место…»

Второго звали Рутендо Ань, и он тоже числился раньше на «Ноэле» — только в другом секторе. Обэшники часто пересекаются, например, на тренировках. Или играх. Очевидно, там он и познакомился с Жубером, так что на «Тильде» они «имели право» поселиться в соседних блоках. И с их точки зрения, возможно, всё было обоснованно, но с точки зрения того, кто следил за ними…

«В блоке В3-Х7-18 новичок, который знаком с Жубером. Прибыл сегодня. Тот же психологический портрет. Больше никто не подходит. Это сообщник. Тёмные глаза, тёмные волосы, светлая кожа, европейско-восточный тип», — написал мне Хёугэн.

Ему была отправлена прекрасная открытка с маками — от него пришёл смятый листок бумаги. Чарли увидел ответное послание на газоне В6-Р-12, когда сбрасывал открытку — сработал совет «смотреть внимательно». Так он заметил бумажный комок — и принёс во рту. «Я отключил подачу смазки, но она всё равно осталась», — извинился он, когда я развернул бумажку, покрытую желтоватыми пятнами. Цветочков там не было, зато текста поместилось больше, чем в прошлый раз: советы, уточнения и прочие рекомендации. Впрочем, почти все они теряли смысл на фоне моего послания.

Я и без Хёугэновского анализа догадался, что Жубер сначала действовал один. Второй прибыл лишь после того, как Жубер отрапортовал об успешном шантаже. Должно быть, как раз рано утром и отправил это письмецо. Транспортник ещё не стартовал с «Флиппера», у пассажиров было время изменить решение о поездке. Или, напротив, принять его. Ань получил что-то вроде: «Объект был послушен, тревогу не поднял, опасности нет», — и прилетел на подстраховку…

Но весь вчерашний день Жубер был один, без какой-либо посторонней помощи! А я упустил возможность скрутить его, и было поздно кусать локти. В храбрости ему не откажешь — он действительно был отчаянным человеком! Самым безумным в этой компании сумасшедших. Теперь же преступников двое, а значит, я не позволю Чарли и дальше помогать мне в «игре». Возможно, риска по-прежнему нет, вот только решимости у меня уже не хватит.

Его это расстроило.

— Ты не рассказываешь мне о правилах, но я не обижаюсь. Я понимаю, что так надо. Но теперь ты сообщаешь мне, что мои услуги по доставке посланий тебе больше не понадобятся. И ты сообщаешь, что до утра субботы я должен сидеть здесь. Это очень неприятные просьбы!

— Ты узнаешь всё послезавтра, — пообещал я, причём вполне искренне.

Чарлик посмотрел на меня, задрав пятачок.

— Правда?

— Клянусь.

Свин знал это слово. Видимо, заодно успел изучить, когда я произношу его, поэтому побрёл вглубь комнаты, послушный и расстроенный, сидя по поникшему хвостику. А я отправился на встречу с командированными переселенцами.

Они прибывали на станцию в течение суток после начала пассажирского сообщения: половина мест в салонах была занята ими. Потом, в последующие дни, корабли отдавали семьям, и уже последние рейсы — колеблющимся, опоздавшим или, как Нортонсону четыре года назад, задержавшимся по служебным обязанностям.

Командировки на дальнюю станцию — удел бессемейных, иначе это называется «рабочий переезд», и чаще всего командировки связаны с прохождением практики при смене профессий. Что само по себе знаковое событие. В просторном зале Центральной зоны собрались люди в основном одного возраста — от тридцати до сорока пяти, не нашедшие себя в выбранной работе. Говоря точнее, не нашедшие себя или сомневающиеся, что обретённое — это всё, на что можно рассчитывать. И вот они решили попытаться ещё раз — такие разные в цвете своей кожи, глаз, волос, но одинаково смущённые собственной решимостью. Это много: признаться себе, что ты был не прав, когда выбирал своё будущее. А ещё это означает признать неправоту тех, кто поддерживал тебя, помогал, давал советы — есть даже риск переложить вину на них, ведь они могли «увидеть, что принятое решение неправильно». Поэтому смену профессии рекомендовали совмещать с более серьёзными переменами.

И поэтому среди гостей я видел так много знакомцев из СПМ. Это больше, чем просто встреча с практикантами — здесь сидели люди, решившие изменить свою судьбу, а такое не проходит безболезненно ни для них, ни для окружающих. Надо найти не просто своё новое место — одновременной это и поиски себя-настоящего.

Среди задумчивых молодых лиц были камрады постарше, и что характерно, в них я почувствовал гораздо больше уверенности. Они уже проходили через подобное перевоплощение, убедились, что это им по плечу, и теперь с готовностью встречали следующий этап своей жизни. Другая служба, другая станция, другие люди — всё это необыкновенно бодрило их, в отличие от «молодёжи», больше занятой внутренними ощущениями, чем происходящим вокруг.

На общей встрече я присутствовал как Посредник-представитель Главы Станции, но поскольку для моей команды прибавления не ожидалось, не предусматривалось и речи. Другие представлялись, шутили о станции и предстоящих «славных делах», а я должен был просто сидеть на своем месте на тот случай, если вдруг кому-то «станет интересно». Плюс всё та же политика, будь она не ладна!

С другой стороны, место было людное. И Жубер сидел среди остальных. А за его товарищем (пока не определившимся и потому проходящим по категории «переезжающего») следил хитроумный инспектор. Так что я мог приглядывать за главным шантажистом и спокойно обдумывать ситуацию.

Кое-что уже прояснилось — вместе с прибытием «второго». Точнее, само появление помощника обозначило расстановку сил. И пусть я не сразу прочитал этот «указатель», теперь я был уверен в успехе.

Любое дело быстрее, лучше и надёжнее совершать сообща. Когда бы ни зародилась у Жубера мысль о моём влиянии… Точнее, когда бы обострение фобии ни привело к появлению навязчивой идеи, без единомышленников он бы очень быстро сгорел — попросту не продержался бы до принятия решения, изготовления нужных инструментов, разработки плана. В одиночку такое не потянуть: сама идея станет неподъёмной! Но вместе с кем-то — другое дело.