Бояться поздно - Шамиль Шаукатович Идиатуллин
Поэтому, наверное, Аля неосознанно исходила из того, что произошла, товарищ Сталин, страшная ошибка, которая вот-вот разрешится, потому что все так плохо, что хуже быть не может. Оказалось, может.
Гораздо хуже застревания в игре оказалась ставшая приложением к игре реальность. И куда худшим злом стало одиночество. Кругом полно народу, но он, включая Алису, часть, пусть очень живая и чересчур активная, временной декорации, которая ничего не поймет, а если поймет, не поверит, а если поверит, останется на этом витке, а в следующем я опять буду одна.
Но и с этим можно жить, пусть и как карусельная лошадка, — кабы не убийцы. Настоящие настолько, насколько это возможно в единственно доступной реальности.
Самым адским днищем стало постепенное размывание памяти.
Поначалу Аля списывала его на случайности, нервозность и утомление. У любого из головы может вылететь самое обычное и ежедневно повторяемое слово. Или дата. Или событие. День рождения дальней подружки, любимая песня мамы, рисунок на рюкзаке брата, имя кота или деда. Нет, не у любого. И не так, что на каждом витке твой безграничный массив памяти как будто немного стесывается или высыпается сквозь невидимые щели, а вместе с ним чуть меньше делается весь мир, который для каждого равен тому, что человек ощущает, знает и помнит.
Аля помнила все меньше, знала, что выхода нет, и ощущала глухое безнадежное отчаяние.
Всё забывалось. Всё не в смысле поголовно, а в смысле любое. Важное и незначительное, постоянное и редкое, нужное только для кроссвордов, вроде манильской пеньки из пяти букв, или для выживания, как в папином дурацком анекдоте: «Шел по лесу ежик, забыл, как дышать, и умер».
А если я забуду, подумала Аля мрачно и застыла от следующей мысли: а мне точно надо дышать, если я в игре?
Алиса, скрипевшая снегом за спиной, воткнулась Але в спину и возмущенно осведомилась, чего тормозим.
— Прости, — сказала Аля, отшагнула, уступая дорогу и попробовала усмирить дыхание.
— Аль, ты чего? — спросила Алиса, озабоченно вглядываясь Але в лицо. — Сердце колет, живот, что?
— Нормально, — со вздохом ответила Аля и зашагала вперед — к домику, игре, убийцам и выходу на очередной виток с потерей очередного кусочка памяти.
Сопротивляться Алисе было бесполезно, как и объяснять. Потом поэкспериментирую. Если не забуду.
Надо записывать.
Ага. Как и где, если всякий раз всё вокруг откатывается к исходному состоянию? Даже зарубать себе на носу или писать на лбу, как незабвенная Алена Вячеславовна советовала, смысла ноль — лоб и нос тоже откатываются. Такая, блин, вечная молодость, как поется в старой песенке. Зачем я ее помню, если слышала всего раз в жизни?
Затем, что песни для того и пишутся, чтобы их запоминали, поняла Аля, леденея от восторга. Даже всякая дурь без рифмы и смысла запоминается, если напеть нормально, а уж логичные фразы, вытекающие друг из друга или хотя бы подпирающие друг друга, тем более должны.
Знать бы еще, что сотрется из памяти, чтобы наверняка впихнуть это в песенку. Всё подряд не получится. С текущими-то событиями не справится никакой акын, даже если будет пропевать все, что видит, без перерывов на сон и еду: все равно видишь, слышишь и ощущаешь куда больше, чем успеваешь обдумать и сказать. А все, что уже загружено в память, заведомо останется непропетым.
Значит, надо выделить главное. А что у нас главное? То, о чем Алина говорила. Пять дабл-ю и эйч.
Можно и проще — кто я и что мне надо.
Я — это имя, внешность, мама, папа, брат, кот, дедушки и бабушки, друзья, любимые игры, книжки и сериалы и даже дурацкие лабы, будь они прокляты. Как последняя называлась? Да вы издеваетесь. «Цифровое отображение разработки». Нет, «Цифровая обработка изображений». Уф. Рифмуется с работкой и брожением, с нее и начнем.
Что мне надо — выбраться отсюда. Домой, к маме, папе, брату и коту, это уже есть, откуда — отсюда, это всегда будет, плак-плак. Запоминать в целом смысла нет, нужны частности: как я сюда попала, что делаю, сколько раз, что я поняла.
Да, видно, я еще мала, я нич-чего не поняла. Кроме одного факта — это не игра, это проигрыш. Предварительный. Хочешь, чтобы стал окончательным? А это от меня не зависит.
Как я могу понять что-то про игру, если не успеваю даже зайти в нее? Эта зараза держит меня на пороге, как Марк с Каримом стояли на пороге электрички и ждали, пока мы добежим, и мы с Алисой еле успели ворваться, а теперь все еще хуже…
Секундочку.
Алю снова бросило в жар.
— Аля, ты в порядке? — спросил Марк.
Ну кто еще-то и какими еще словами-то, как не из дурацких плохо переведенных фильмов.
Аля сделала неопределенный жест, едва не вывихнув руку, и прибавила шаг, чтобы не продолжать беседу, сбивающую с мысли.
Почему я чуть не опоздала на электричку? Потому что не успела на автобус. Нет, потому что часы в гадостном ноуте отстают на четыре минуты.
Они всю неделю так отстают и сегодня весь день так отстают. Весь этот бесконечный закольцованный день. Раньше это не мешало, а сегодня, может, вся фигня с моим отставанием этим и объясняется. Я оказываюсь в игре через четыре минуты после того, как там что-то произошло. Поэтому и одна. Поэтому и не вижу, что случилось с ребятами. Поэтому и не понимаю ни черта.
Поэтому и на новый виток выхожу раз за разом? Может быть. Пока не попробую это исправить, не узнаю. Знать бы еще, что исправлять.
Решено — сегодня сяду рядом с Алисой и буду пыриться в ее экран. Можно даже поменяться ноутами — хотя нет, Алису вряд ли уговоришь,
