В чужой голове - Анастасия
— Заткнись, а? — я поморщился. — И пошли спать.
— Грубиян, — мальчишка зевнул. — Но пошли.
Мысли об убийстве обычного учителя не давали уснуть: поверить в то, что за обычным сердечным приступом было что-то еще тяжело. Конечно, я сам начал расследование, но это скорее было в качестве сопротивления давлению Департамента, чем из-за каких-то объективных причин. Странно, но от Ассоциации так и не пришел запрет на вмешательство — своеобразное одобрение. Но почему? И зачем Элизабет пошла в этот лицей? С ним явно что-то было не так.
Это странное ощущение не получалось облечь в какую-то словесную форму, но находиться в здании было тяжело. Стоило ли вести туда Олега? А лезть самому, раз уж это не было секретом?
И почему завуч словно была «за бортом»? Она явно не владела никакой важной информацией и просто работала там. Причем устроилась в школу, то есть лицей, уже после того, как выпустила Пухлика. Зачем было менять работу в престижном вузе на возню со школьниками? Я пытался систематизировать все, что мне стало известно о лицее, и осознал, что убийство отошло даже не на второй, а на третий план. Действительно, существовала вероятность, что смерть В. — всего лишь одна из многих, но почему же именно с нее тогда все пошло не так? Обдумывая это, не заметил, как наконец-то заснул.
К десяти утра мы с Олегом были у квартиры первого погибшего мальчика из нашего списка. Его мать неохотно пустила нас в квартиру и очень сухо, равнодушно рассказала о том, что «Вадим был сложным ребенком, наверное, из-за отсутствия мужской руки» и «не знаю, как Павел Викторович смог так долго справлять с его жутким характером». Женщина словно смотрела сквозь нас, когда рассказывала, как нашла сына в спальне однажды воскресным утром.
— Он как всегда дрых до последнего. Я зашла в его комнату где в три, перед походом в магазин. Хотела спросить, что ему надо купить. И про завтрак сказать. Я приготовила ему оладьи, потому что он смог пересдать контрольную по математике. Я вошла, а он…, — ее голос чуть дрогнул. — Спит. Под одеялом. И не отвечает. Я подумала, что его надо разбудить. Но Вадим… Вадим был…
Странно, но женщина не знала о других умерших детях. И нигде на виду не было фотографий сына. Олег спросил про комнату Вадима, нам разрешили ее осмотреть.
Как только вошел, сразу поморщился от запаха. Опять лилии. Что-то было не так. Здесь и с этими цветами. Комната выглядела так, словно Вадим скоро должен был вернуться: расправленная постель, тетради и учебники лежали на столе и тумбочке рядом с ним. Одна из них была открыта. Домашнее задание по геометрии Вадим закончить не успел. Странно, но пыли почти не было.
Олег внимательно осматривал комнату, говорил о чем-то с матерью мальчика. Как же ее звали? Я подошел к узкому высокому шкафу, открыл его. Одежда лежала в кое-как, небрежно сложенная на полках. Но один из ящиков внизу был слегка приоткрыт. Решил посмотреть, что в нем. Просто носки. Попытался закрыть его, но не получилось. Встал на колени и начал вытаскивать из ящика вещи. Этак казалось важным. Помогите. Пожалуйста помогите мне.
Ящик не задвигался из-за блокнота и толстого конверта, лежавших за ним. В конверте были деньги и фотографии Симонова с Лизой. Девочка стояла на коленях и улыбалась, словно вдавленная в пол класса рукой мужчины на своей голове.
— Папочка.
— Александр! — я вздрогнул и повернул голову. Меня звал Олег. Матери Вадима в комнате не было. — Что с тобой?
— Смотри что нашел, — протянул ему фотографию.
— У них там секта что ли? — Олег внимательно осматривал фотографию. — Это в школе снято?
— Да, в одном из классов на третьем этаже. Я там был, — с трудом встал с колен. В глазах потемнело, но Олег помог устоять на ногах.
— Пойди пока посиди, — я кивнул и сел на кровать. Олег убрал фотографию в конверт и спрятал их в кармане куртки. Затем вернулся к осмотру шкафа.
В комнате больше ничего интересного не было, разве что в дневнике Вадима была запись про обязательные «отработки» у Симонова. Когда мы спросили об этом, женщина — Мария Васильевна — сказала, что директор всегда лично проводил воспитательные беседы с такими «сложными» детьми. Она так и не спросила, зачем мы вообще решили что-то узнавать о ее сыне. Словно призрак отвечала на наши вопросы: без чувств, эмоций.
На прощание я протянул ей руку и, когда коснулся ее, понял, что после смерти Вадима не осталось ничего. Только пустота. Я никогда не видел такого: ни мыслей, ни воспоминаний — только туман и запах лилий.
Странным было и то, что родители остальных детей тоже были одиноки и также считали отсутствие матери или отца — одной из причин отдаления ребенка. Нас пускали в комнаты ребят, позволяли осматривать их вещи, но все это делалось машинально. И никто не обсуждал эту странную частоту смертей.
Дети жили рядом — буквально в соседних домах, ходили в одну школу, умирали «сами», «случайно», и никто по ним не горевал, кроме родителей.
Мы решили изучить фотографии и внимательнее перечитать дневник Шохова. Надо было поговорить с Лизой и ее родителями. Вернее, с мамой. По странному совпадению, Лиза также воспитывалась в неполной семье.
Глава 20
Мать Лизы была в рейсе: она работала инженером-радиотехником на каком-то исследовательском судне. А девочка оставалась на попечение соседки и директора.
Соседка выглядела ухоженной и лощеной: аккуратное каре до плеч, на ногтях — красный лак, странно-большие четко-очерченные губы. Она пригласила нас войти и поспешила на кухню.
На вопросы Олега отвечала не особо охотно: ее больше волновал суп на плите и кошка около мяса на кухонном столе. У женщины были ключи от квартиры, но она просто иногда заглядывала и проверяла, все ли в порядке с квартирой.
На кухонном столе лежала тарелка с капустой и морковью, разделочная доска и нож. Кошка лениво смотрела на нас какое-то время, но вскоре закрыла глаза.
В квартиру Лизы женщина нас пускать не собиралась, да и не была обязана. Мы вынуждены были уйти после того, как получили ответы на вопросы, но я решил воспользоваться шансом: подошел к ней и нежно взял за руку, чтобы поблагодарить за помощь.
***
И что этим полицейским понадобилось? Через сорок пять минут придет Паша,
