Завещание Петра - Никита Велиханов
Документов при нём не оказалось, но личность уже установлена. Безработный, по специальности киномеханик. Свое участие в совершении поджога отрицает. Взяли его потому, что, подъезжая к месту, увидели бегущим по улице в противоположную сторону. Говорит, что торопился домой со свидания. Только врет он всё. Патрульные сразу почувствовали от него запах бензина и доставили в отделение.
Борисова и Ларькина проводили в неуютный грязный кабинет, куда через пару минут был доставлен задержанный. Это был невысокий круглолицый парень с короткой стрижкой, притворно-наглой ухмылкой и затравленным взглядом синих детских глаз.
Борисов решил пока не называть свое место работы и начал разговор с вопроса.
— Так это вы подожгли картотеку кожно-венерологического диспансера, —спросил он голосом, лишенным какой бы то ни было, в том числе вопросительной, интонации.
Парень презрительно скривил губы.
— Ничего я не поджигал. Не шейте мне чужих дел.
Высокомерное выражение его не лишенного интеллигентности лица не шло ни в какое сравнение с той убийственно пренебрежительной гримасой, которая отпечаталась на лице Ларькина. Капитан даже не считал нужным скрывать свое презрение и разочарование при виде такого «улова».
В коридоре послышались нетвердые шаги, дверь кабинета открылась, и на пороге появился капитан Мозговой. Всё лицо его, включая нос, было залито здоровым румянцем. Впрочем, держался он прямо, и взор его был ясен. ■
—Ну что, сознался? — спросил он, по-хозяйски проходя в кабинет.
Борисов счел возможным промолчать, тем более что Дураков сам ответил на вопрос опера.
— Мне не в чем сознаваться. Я ничего не сделал. И вы не имеете права меня здесь держать.
— Не в чем? А кто ты такой? Фамилия?
— Говорил я уже...
— Так коль не в чем больше сознаваться, я ещё сто раз спрошу: фамилия, имя, отчество? Быстро!
— Дураков, —с неудовольствием сказал парень. — Александр Петрович.
— Брешешь?! Брешет? — повернулся Мозговой к майору.
Тот отрицательно покачал головой. Мозговой с чувством плюнул в угол кабинета.
—Тьфу, какая ж х...вая фамилия, —проговорил он и добавил с гордостью: — То ли дело моя — Мозговой. Так на х...я ж ты, Александр Петрович, поджёг диспансер?
— Не поджигал я ничего. И вы не имеете права меня оскорблять. Вы за это ответите.
— Та я ж не оскорбляю, я сочувствую. Так не поджигал? — Мозговой осторожно принюхивался к Дуракову, стараясь одновременно не дышать на задержанного.
— Не поджигал.
—Да от тебя ж бензином несет, как из канистры!
— А я токсикоман. Первый раз попробовал. Всё равно не имеете права.
— Ой, хлопец, всё равно ты расколешься. Ты хоть знаешь, откуда это следователи? —У Мозгового хватило ума взглядом спросить разрешения у Борисова, и тот кивнул. —Из Фэ-Эс-Бэ, понял!!! Специально для дураковых поясняю: Федеральная Служба Безопасности. Это контрразведка, сопляк, на кого ты голос поднял? Колись сразу, а то хуже будет!
Ларькин молча достал удостоверение и показал его. Что касается Борисова, то его место работы и звание отчетливо пропечатались на его лице. У безработного киномеханика побледнела верхняя половина лица. Взгляд стал как у затравленного зверя. Но демократия глубоко успела пустить свои корни в сознание народа.
— Всё равно не имеете права. Ничего я не поджигал. Не докажете.
Виталий поднялся и вышел из кабинета. Мозговой повернулся лицом к Борисову и ещё раз вопросительно взглянул на него. Кивни сейчас Борисов — и опер дал бы «под дых» упрямому Дуракову. Но Борисов покачал головой отрицательно и перевел взгляд на задержанного.
— Слушай, ты, правозащитник... —сказал он не слишком громко, но таким голосом, что у моментально протрезвевшего капитана у самого побежали мурашки по всему телу. Майор словно разбудил генетическую память много битого и гнутого эволюцией биологического вида, точнее, подвида человека, выжившего только потому, что он умел гнуться —и чувствовать, перед кем это надо делать. Это говорил не усталый после бессонной ночи и бесконечной нервотрепки пожилой мужчина, это говорил механизм огромной, очень жесткой и холодной машины, которая переедет десять, сто, тысячу таких дураковых — и не остановится, не поскользнется, даже не заметит. У Дуракова затряслись губы, а Мозговой так и застыл с чуть отведенной в сторону рукой.
— Слушай, ты, правозащитник... Сейчас тебе сделают один укол, и ты нам расскажешь всё. Всё расскажешь: и как поджигал, и что воровал, если когда-нибудь принимал участие в групповом изнасиловании, тоже расскажешь. Все свои грехи расскажешь, все мелкие пакости, о которых уже и думать забыл. Вспомнишь. Потому что будешь нам верить, как лучшим друзьям. Гораздо больше, чем своим паршивым друзьям, которые тебя подставили. Нам всё равно, ты нам и так всё расскажешь. Хотя нас интересует только, кто приказал тебе сжечь регистратуру кожвендиспансера. Нам наплевать на твою паршивую жизнь и на твои мелкие грешки, поэтому у тебя есть выбор: самому рассказать все, что нас интересует про поджог, или после укола рассказать всё, что интересует нас, и всё, что заинтересует капитана Мозгового. Ты ведь скажешь всё, что знаешь, не только о себе, но и о своих друзьях. Капитан, вам нужен такой агент?
— Всю жизнь мечтал, —выйдя из оцепенения, проговорил Мозговой.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел Ларькин. Белый халат был ему маловат, и поэтому рукава рубашки, а затем и халата, он закатал до локтей, оголив свои могучие волосатые лапы. В одной руке у него позвякивала стальная ванночка со шприцем, в который была уже набрана какая-то бурая жидкость. Увидев это, Дураков зарыдал, из глаз его буквально брызнули слезы.
— Да что же я из-за какого-то куска теперь... всю жизнь... —истерически всхлипывая, говорил он задребезжавшим голосом. Но говорил уже не останавливаясь.
...Сжечь документы в регистратуре ему поручил знакомый шофер по фамилии Клипперт. Зачем и кому это надо, он объяснил невнятно, мол, один из его друзей таким образом сможет избежать неприятностей на работе. Со стороны такого грубого и тяжелого в общении человека, как Клипперт, любое объяснение уже выглядело как величайшая любезность. Хотя насчет «друзей» он, конечно, сильно сказал —друзей у него никогда не было.
Знакомых было много, но даже просто приятелей отродясь не водилось. Он просто использовал людей так, как ему было нужно, —вымогал у них что-нибудь по мелочи, пользуясь тем, что его ещё со школы боялась вся округа, или вступал в сделку. Дуракову он предложил за выполнение поручения тысячу рублей, и тот не
