Даниэль Труссони - Ангелология

Они приехали в Америку, когда Эванджелине было семь лет. Отец с трудом изъяснялся по-английски, а она быстро выучила новый язык, упиваясь его звуками, и без особых трудностей приобрела американский акцент. Первоклассный преподаватель помог ей не бояться «th» — звука, который застывал на языке Эванджелины подобно капле растительного масла, не давая ей выражать свои мысли. Она по многу раз повторяла слова «this», «the», «that», «them», пока не научилась правильно их выговаривать. Как только эта трудность исчезла, ее произношение стало таким же чистым и великолепным, как у детей, рожденных в Америке. Наедине с отцом они говорили по-итальянски — на его родном языке, или по-французски, который был родным языком матери, словно продолжали жить в Европе. Но вскоре Эванджелина так полюбила английский, что на людях стала отвечала отцу, произносившему мелодичные итальянские слова, на безупречном английском языке.

Ребенком Эванджелина не понимала, что поездки на Манхэттен несколько раз в месяц не просто веселые экскурсии. Отец ничего не объяснял, только обещал покатать ее на карусели в Центральном парке или зайти в их любимый ресторанчик или в Музей естественной истории, где она поражалась огромному киту, подвешенному к потолку, и, затаив дыхание, осматривала его выставленный напоказ живот. Эти однодневные поездки были для Эванджелины приключениями, но, став старше, она поняла, что отец встречается там с агентами. Они обменивались документами в Центральном парке, или шепотом беседовали в баре около Уолл-стрит, или обедали с иностранными дипломатами, которые говорили на быстром неразборчивом языке, пока разливали вино. В детстве она не понимала работу отца и его растущую зависимость от нее после смерти матери. Эванджелина полагала, что он привозил ее на Манхэттен, чтобы сделать подарок.

Эта иллюзия рухнула однажды, когда ей было девять лет. День был восхитительно ярким, хотя в воздухе уже ощущалась зима. Вместо того чтобы идти к заранее намеченной цели, как они всегда делали, они пошли по Бруклинскому мосту. Отец осторожно вел ее мимо толстых металлических кабелей. Вдалеке солнечный свет отражался в небоскребах Манхэттена. Пройдя несколько миль, они наконец остановились в парке Вашингтон-сквер. Отец сказал, что они немного отдохнут на скамейке. Поведение отца в тот день казалось Эванджелине чрезвычайно странным. Он нервничал, руки у него дрожали, пока он прикуривал сигарету. Она знала его достаточно хорошо, чтобы различить малейшее волнение — постукивающие пальцы или дрожащие губы говорили о том, что его что-то беспокоит. Эванджелина понимала: что-то не так, но ничего не сказала.

Ее отец был красив, как юноша. На фотографиях, сделанных в Европе, его темные вьющиеся волосы падали на глаза, одевался он безупречно. Но в тот день, когда он сидел и трясся на скамейке в парке, отец вдруг показался ей старым и усталым. Вытащив из кармана брюк платок, он вытер пот со лба. Эванджелина не проронила ни слова. Если бы она заговорила, это нарушило бы их безмолвное соглашение, молчаливое общение, в котором они преуспели после смерти матери. Это вошло в привычку — молча уважать общее одиночество. Он никогда не говорил ей правду о том, что его волновало. Он ей не доверял. Может, именно из-за этого она обратила особое внимание на детали того дня. Может, важность случившегося заставила ее переживать все снова и снова, впечатывая события в память, — Эванджелина могла вспомнить каждое мгновение, каждое слово и жест, малейшее изменение ее чувств, как будто она до сих пор была там.

— Идем, — сказал отец, сунул носовой платок в карман пиджака и резко поднялся, как будто они опаздывали на встречу.

Листья шелестели под лакированными кожаными туфельками Эванджелины. Отец настаивал, чтобы она одевалась так, как, по его мнению, должна одеваться девочка. Ее платяной шкаф был забит накрахмаленными передничками, плиссированными юбками, сшитыми на заказ блейзерами и дорогой обувью, присланной из Италии. Она выделялась среди одноклассников, которые носили джинсы, футболки и последние модели теннисных туфель. Они вышли на грязную улицу с яркими вывесками: «CAPPUCCINO», «GELATO», «VINO».[12] Эванджелина сразу же узнала место — раньше они часто приходили в Маленькую Италию.[13] Она хорошо знала этот район.

Они остановились перед кафе с металлическими столами, выставленными на тротуаре. Взяв за руку, отец ввел ее в переполненный зал. Их сразу же окутал теплый воздух и сладкие ароматы. Стены были увешаны черно-белыми фотографиями итальянских пейзажей в разукрашенных позолоченных рамках. У стойки бара несколько мужчин в низко надвинутых на глаза шляпах пили эспрессо, разложив перед собой газеты. Витрина, заполненная десертами, привлекла внимание Эванджелины — она стояла перед ней, глотая слюнки, и ждала, когда отец позволит выбрать глазированное пирожное. Под мягким светом пирожные походили на букеты цветов. Из-за стойки вышел человек, вытер руки о красный передник и пожал руку ее отцу, как будто они были старыми друзьями.

— Лука, — сказал он с теплой улыбкой.

— Владимир, — отозвался отец, возвращая улыбку.

Эванджелина поняла, что они и в самом деле старые друзья — отец редко выражал чувства на людях.

— Пошли обедать, — сказал Владимир по-английски с сильным акцентом и предложил отцу стул.

— Я не голоден. Но мне кажется, что дочь положила глаз на сласти.

К восторгу Эванджелины, Владимир открыл витрину и разрешил ей выбрать все, что пожелает. Она взяла маленькое пирожное в розовой глазури, с голубыми марципановыми цветами. Осторожно держа тарелку, словно она могла разбиться у нее в руках, девочка подошла к высокому металлическому столу и села, уперев туфельки в ножки стула. Блестели чисто вымытые широкие доски деревянного пола. Владимир принес ей стакан воды и поставил возле пирожного, попросил быть хорошей девочкой и подождать здесь, пока он поговорит с ее отцом. Владимир показался ей очень старым — у него были совершенно седые волосы и кожа в глубоких морщинах, но в его поведении было что-то веселое, как будто они вместе над чем-то подшутили. Он подмигнул Эванджелине, и она поняла, что у мужчин есть какое-то дело, им надо поговорить.

С удовольствием подчинившись, Эванджелина залезла ложкой в серединку пирожного и обнаружила, что оно наполнено густыми маслянистыми сливками, по вкусу напоминавшими каштаны. Отец скрупулезно относился к питанию — они не тратили деньги на такие необычные сласти, и Эванджелина выросла, не зная вкуса деликатесов. Пирожное было редким удовольствием, и она старалась есть очень медленно, чтобы растянуть его. Пока она ела, ее внимание полностью сосредоточилось на наслаждении. Уютное кафе, говор посетителей, солнечный свет, яркими полосами лежащий на полу, — она ничего не замечала. Скорее всего, она не обратила бы внимания на беседу отца с Владимиром, если бы они не говорили так энергично. Они сидели через несколько столиков около окна, достаточно близко, чтобы она могла все слышать.