Божественный и страшный аромат - Robert Kurvitz
Хан портит непринужденное начало беседы, рассмеявшись всем этим «сиськам» у себя в голове. Теперь он невольно начинает разглядывать их под просторной туникой девушки. «Сиськи, сиськи, сиськи модели, сиськи известной модели», — думает он и хихикает всё громче. Он даже не замечает, что девушка уже второй раз спрашивает про Тереша.
— Бедняжка, а что с ним?
— Пищевое отравление. — Йеспер берет девушку за руку и уводит ее в спальню переодеваться.
Хан решает проявить такт и кричит от дверей:
— Ну ладно, тогда увидимся завтра!
— Уже уходишь? Погоди, я вызову тебе такси!
— Не надо такси, я лучше прогуляюсь.
— Пока! — дружелюбно кричит девушка.
Хан спускается к остановке по лесной дорожке, покрытой хрустящим от холода мхом, а девушка в это время надевает штаны на кровати. Ее тунику в богемном стиле украшает трафаретный портрет Сержа Ван Дейка в революционной двухцветной палитре: серой с бирюзовым. Что? Нет, не претенциозно! Ван Дейк тоже своего рода революционер. Он fashion-революционер. Мазов мира моды. Только он не отправляет буржуа на поселение в тайгу на северо-восточной окраине Граада, а, ну, продает им одежду.
— Йеспер, а кто это?
— В смысле?
— Ты никогда мне не рассказывал ни о каком Хане. И о том, о втором?
— Это Тереш. Так, бывшие одноклассники, друзья по средней школе. У нас недавно была встреча. Встреча выпускников. Разве я тебе не говорил?
— Нет.
— Странно.
— Да, странно.
— Ну, мы просто решили вспомнить старые времена. Слушай, Тереш приехал из Граада. Возможно, он останется еще на несколько дней. Ты ведь не будешь против?
— Вовсе нет, — отвечает девушка, но ее гложет дурное предчувствие. Она сверлит спину Йеспера подозрительным взглядом, когда он идет заваривать чай. Прием был холодным. Всего один рассеянный поцелуй. Раздосадованная, она бродит по спальне, но вдруг замечает среди книг на прикроватном столике футляр для кольца. О, сюрприз! Это на вечер? Коробочка лежит как раз на таком расстоянии, чтобы Йеспер мог дотянуться до нее с кровати. Неужели? Вряд ли, но все-таки стоит узнать заранее. Да просто любопытно, наконец! Настроение сразу улучшилось. Черная бархатная коробочка, крошечная коробочка. Девушка открывает коробку: щёлк!
На Ваасу опускается ночь. В центре города, в Кёнигсмальме, через перекресток бежит лисенок. Дыхание зверушки окрашивает воздух в синий цвет, она шевелит ушами. Улица тиха и пустынна, ажурные балконы домов выстроились в ряд, желтые огни светофоров мигают в зеркалах окон. Ночной северный мегаполис — это световая инсталляция: красиво, современно, только посетителей мало. Здание королевского архитектурного музея в стиле дидридада возвышается над рекой; в лучах фасадной подсветки оно сияет, словно сделанное из золота. Внизу, в темноте, движется вода — в ледяной глазури, будто водка из морозильника. Над ней выгибаются мосты с жемчужными нитями фонарей на спинах. Жужжат спицы — одинокий велосипедист едет домой; в воздухе витает запах разлуки. Наверху, гудя, выключаются для экономии электричества рекламные щиты по углам универмага. Над рядами таксофонов улыбается в последний раз и исчезает гигантская модель в нижнем белье. Анита Лундквист. «Деточка, прикройся, — сказал бы ей председатель Президиума Сапурмат Кнежинский, — ты же простынешь». По крыльцу полицейского участка взбегают два агента Международной полиции. «Тереш Мачеек! Где Тереш Мачеек? Вы задержали его четыре дня назад!» — Спрашивающий — сотрудник отдела внутренних расследований. Он ангел смерти.
«Тереш — как? Мачеек?» — Дежурный офицер ждет ответа у аппарата. — «Никого с таким именем у нас не было».
Асфальт блестит. В Салеме ночные заморозки, лужи подернуты льдом. Деревянные домики, сутулясь, теснятся вдоль тротуаров, эхо шагов одинокого пешехода разносится по улице. И где-то там, в подвале, Инаят Хан щелкает подсветкой «Харнанкура». Комната погружается во тьму, когда воздушный корабль — единственный источник света — гаснет. Каждый раз, когда он освещается снова, из темноты появляется лицо Хана. Цепочки огней на палубах корабля отражаются в толстых стеклах его диаматериалистских очков. Его посещает идея — вспышка из тех, что можно увидеть, лишь когда все остальные огни погаснут. Хан ждал этого два года. Он обрезает растяжки, берет дирижабль, как младенца, из его стеклянной колыбели и танцует с ним на руках. Опустевшая витрина стоит посреди комнаты. На другой стороне дороги, во дворе манежа, остывают нити накаливания в прожекторах; вагоны конок исчезают во мраке. Лошади спят рядами в своих стойлах.
Мимо проплывают улицы пригорода, беленые ограды палисадников. Издалека доносится лай собак, окна светятся в темноте, а на пустой веранде стоит деревянная садовая мебель. Кто там шуршит в кустах крыжовника? Тянет ночным холодом, страх перед будущим прокрадывается в сны нуклеарной семьи, и там, где кончается Ловиса и начинается хвойный лес, выбирается из постели Йеспер де ла Гарди. Анита уснула рассерженной, и Йесперу неспокойно. Но не из-за этого. Йеспер не может найти свою драгоценную резиночку. Он крадется в трусах по спальне, осматривает прикроватный столик, стеллаж, потом набрасывает халат и проходит за занавески в гостиную. Стеклянная стена блестит в темноте; на полу — минное поле из молочных пакетов, носков и превращенных в пепельницы кружек: рак-отшельник по имени Тереш Мачеек обживает свою новую раковину.
Агент лежит, прижавшись носом к стеклу. Йеспер ставит рядом с ним чашку чая. Пахнет мятой.
— Эй! Проснись! Давай, я не знаю, поговорим, что ли.
— Ладно, только я буду курить в комнате.
Губы шевелятся, слышится смех, проходит час за часом, и вот за окном уже начинает синеть. Кружки с окурками и чайные чашки медленно выступают из темноты.
За стеклами кафе «Кино» тоже синеет утро. Среда. Снаружи, в Эстермальме, суетятся ранние пташки, урчит подметальная машина, в почтовые ящики падают утренние газеты. На дороге появляются первые кареты, машинист соскребает наледь с ветрового стекла.
В кафе пьет кофе и ест яичницу усатый копирайтер лет тридцати или чуть меньше. Вдруг он поперхивается кофе и, кашляя, убегает в туалет. На столе остается раскрытая утренняя газета. В колонке для рекламы — фотокопия письма, написанного почерком Молин Лунд. «У нас всё хорошо. Мы у одного мужчины, нам здесь нравится. Мы вас любим». Под фотокопией телефон Инаята Хана и объявление, гласящее: «Дорогой друг, еще не поздно. Если у вас есть информация об этом письме, если вы отправили его или знаете что-то (что угодно) ранее неизвестное об исчезновении сестер Лунд, пожалуйста, позвоните по этому номеру».
— Мне, пожалуйста, блок «Астры» с ментолом — погодите, а «Радар» уже пришел?
— Нет. Уж простите, господин Ульви — эвакуация! Новых товаров больше не привозят, не знаю, сколько еще смогу здесь торговать.
— Ну, тогда дайте три блока «Астры», — говорит молодой человек с курчавыми каштановыми волосами. — А вон то вино из черной смородины, сколько в нём градусов?
— Сейчас-сейчас, посмотрим. — Продавец сельского магазина берет запыленную бутылку с полки с алкоголем. — Ух-х! Двадцать три, чистый спирт, наверное.
— Отлично, а еще есть?
— Здесь две бутылки.
— Давайте обе. И вот эту водку, «Конечная станция», литровую — это же выдержанная в Серости?
— А то как же! А если бы и нет — то сама бы уже настоялась: вон она, Серость, уже за покосом!
— Так, еще пачку спичек — пачку, не коробок. А эти свечи — это всё, что есть? Ах да! Я еще возьму земляничный ликер, в прошлый раз забыл. Вон те две бутылки.
— Тот, второй — малиновый, земляничный закончился.
— Ну, значит, возьму его. А вообще, давайте сюда всё, что осталось алкогольного, раз уж всё равно закрываетесь. И еще копченой колбасы.
— Весь алкоголь?
— Да, и полпалки копченой колбасы.
Кудрявый молодой человек едет на велосипеде через поселок Ло́хду в Лемминкяйсе, в непосредственной зоне энтропонетической катастрофы. В прицепе звякают пыльные бутылки, подпертые блоками сигарет. И завернутой в бумагу половиной палки «Докторской» копченой колбасы. Фонари вдоль сельской дороги сверкают в утренних сумерках, словно бриллианты.
