Девастатор - Велиханов Никита

Так было и в тот раз. Поймали в переулке какого-то немолодого очкарика, разбили стекляшки ему прямо на физиономии. Тот, дурак, всё никак не хотел покориться, перейти на униженный тон. Попросил бы сразу пожалобнее, чтобы отпустили, отделался бы от силы одним пинком. Но он всё рыпался, и унизить его потому требовалось по-настоящему, чтобы знал, по чьей земле ходит. Память отказывалась восстанавливать, что же требовал от него тогда распалившийся Афоня. Что-то гадкое, грязное. А потом, когда вся стая забивала очкарика ногами, его животные крики и хруст ломаемых костей уже не могли их остановить.

Вожаку дали восемь лет, Афоня отделался тремя годами условно. Но он отдавал себе отчет, кто на самом деле отвечает за эту смерть.

Мертвый очкарик стоял молча, глядя на Цыкина с насмешкой и презрением. Волосы его были измазаны влажной рыжей глиной. Почерневшая кожа на щеке лопнула, и было видно, что во рту у него копошатся черви. На нем был один из лучших Афониных костюмов. Постояв так немного, он медленно двинулся по направлению к дивану.

Также медленно, как в страшном сне, Афонина рука потянулась к оружию. Бесконечно медленно она доставала из-за подушки "маузер", наводила его на приближавшийся ужас и снимала оружие с предохранителя. Уже совсем отрешенно Цыкин смотрел, как пляшет от сильной отдачи кисть, как пули вырывают из мертвеца куски зеленоватого мяса, не причиняя ему, по всем законам жанра, никакого вреда...

С этого момента его уши словно заложило ватой, он перестал слышать и воспринимать звуки. В его сознании вместо этого включился иной слуховой канал, словно абонент, которому долго звонили, наконец снял трубку. Поначалу Афоня не разобрал никаких слов, слышалось только дыхание и ещё почему-то позевывание.

Дверь отворилась, и в комнату вбежали помощник и охранник. Они что-то говорили, испуганно глядя на Афоню и лежавший посреди комнаты костюм, продырявленный в четырех местах. Мертвец исчез из квартиры и из сознания Цыкина. Но не насовсем, а словно спрятался в подсознании, дожидаясь удобного момента. Цыкин ещё чувствовал его близость.

А в ушах у Афони зазвучали слова.

— Долго же я спала, — с удовольствием произнес мужской голос, чем-то похожий на голос самого Цыкина.

— Кто ты? Л испуганно прошептал он вслух.

— Я —твоя совесть, —с милицейскими интонациями произнес голос. — Хватит, браток, теперь ты от меня не отделаешься. Будем жить вместе. Только боюсь, что недолго. Уж очень много ты нашалил без моего контроля.

Помощник о чем-то спрашивал, беззвучно шевеля губами.

— Взгляни на этих ублюдков, — сказала совесть. — Каждый из них в отдельности заслужил пулю. Давай их пристрелим?

Афоня хотел запротестовать, но остекленевшими от ужаса глазами увидел, как рука с "маузером" помимо его воли поднимается. У охранника в руках был автомат. Наверное, поэтому сметливая совесть бандита убила его первым. Помощник бросился бежать, но следующая пуля догнала его в коридоре, разбив затылок.

— Ну вот, молодец. Теперь нам никто не мешает, — удовлетворенно сказала совесть. —Теперь займемся тобой. Подойди-ка к зеркалу. Посмотри на себя хорошенько.

В зеркале перед ним предстало бледное до синевы лицо, безумные глаза... Это был лик сумасшедшего, буйного и смертельно опасного.

— Эх, Афоня, Афоня, — по-хозяйски вздохнула взявшая бразды правления совесть. -— Ну что с таким делать, а? Угадай с трех раз. Для самых одаренных подсказываю: "маузер" в правой руке.

— Нет, — прошептал Цыкин.

— Ты должен помочь обществу, Афоня. Общество парализовано демократическими свободами и не скоро поймет, что таких, как ты, надо пристреливать, как бешеных собак. Будь человеком, возьми этот труд на себя. Ведь тебе не надо доказывать, что ты виноват? Смотри, это делается вот так.

Афонино отражение в зеркале встретилось глазами с Цыкиным, кивнуло ему, словно прощаясь, приставило тяжелый "маузер" к виску и нажало спусковой крючок. Бандит увидел, как брызнула на руку кровь, как на мгновение наполовину вылезли глаза от повысившегося внутричерепного давления, как с другой стороны вместе с пулей вылетела добрая половина черепа... Отражение опустило оружие и продолжало стоять перед Цыкиным с разбитой головой и помертвевшими глазами. По зелёно-голубому халату текла, впитываясь, темно-красная кровь.

Но сам Афоня был ещё жив. Его собственная рука с оружием была опущена вниз, ствол смотрел в импортный линолеум. Он был жив и, странное дело, ещё хотел жить. Поэтому, когда не подчиняющаяся ему более рука стала поднимать оружие к виску точь-в точь так, как это только что сделало отражение, Афоня заплакал и взмолился:

— Нет! Нет!!!

— В чем дело? Ты боишься?! — гневно спросила совесть теперь уже почему-то женским голосом. —Да будь же ты мужиком!

— Нет. Не надо... —осипнув, шептал Афоня.

— Неужели ты хочешь отдать себя в руки правосудия? — в женском голосе звучало презрение. — Ты выбираешь это? Предпочитаешь тюрьму?

— Да! —не колеблясь, заверил Цыкин.

Совесть недовольно хмыкнула и замолкла, видимо, размышляя. Правая рука, подрагивая, держала "маузер" у виска, обжигая горячим стволом кожу. Оставалось только слегка согнуть указательный палец... Афоня закрыл глаза, чтобы не смотреть на жуткое отражение.

— Ладно, договоримся, —буркнула, наконец, совесть мужским голосом и опустила оружие. — Решено. Значит, пойдешь сдаваться. Давай подумаем, как это сделать, чтобы хоть как-то искупить вину. Кому ты велел убить Осокина?

— Перёпе.

— Это маленький такой, курчавый? Антон Перепелицын, бывший форточник?

— Да. На цыганенка похож. Да он и есть наполовину цыган.

— А по-моему, на Пушкина, — неожиданно заявила совесть женским голосом, и Афоня лишний разубедился, как плохо быть сумасшедшим. Пока совесть молчала, Цыкин успел подумать, как же он раньше не заметил, что их маленький, ловкий как обезьяна и глуповатый киллер Перёпа внешне, действительно, отдаленно напоминает Пушкина.

— Вспомни, что ты ему ещё приказал? — продолжил допрос мужской голос.

— Сегодня ночью он должен убрать Карапетяна. Ротор, Кейб и Мокрый работают днем того физика, что в Туле, а завтра они замочат четвертого, Иванова.

— Какие заказы ты можешь отменить?

— Только завтрашний. Перёпу вряд ли до завтра кто найдет. Но он если обещал, то сделает. А в Туле, наверное, закончили уже.

— Жаль. Это будет меня тяготить. А значит, и тебя. На который час назначен взрыв конвейера?

— На десять утра.

— Каким способом ты можешь его предотвратить?

— Есть только один способ: позвонить на радио-станцию "Эхо Москвы" и попросить запустить в полночь вместо рекламы нашего казино другую нашу рекламу. Это будет сигнал Шаттлу, что тольяттинцы уплатили бабки, взрыв отменяется. По-другому с ним связаться нельзя. Но по любому ему надо будет платить.

— Как Вы будете рассчитываться?

— Баум снимает деньги со счета, мы с ним приезжаем на дачу к Семенчуку. Туда же должен подъехать Шаттл. Баум отслюнивает ему грины, Семенчук следит, чтобы все ништяк было, я отвечаю за безопасность Семенчука.

— Сколько берет Шаттл?

— Двадцать пять процентов.

— Не западло Вам платить ему столько? Он доверяет Семенчуку?

— Черт знает, чего они так спелись. Маньяк маньяка видит издалека. Потом, он же не один, у них же какая- то секретная шарага при ФСБ. Как говорит Шаттл: "Мы —Физики-Секретчики-Бизнесмены". Я его девастатор ни разу в глаза не видел, ты ведь знаешь...

— Не забывай, что я спала. Он — представитель секретной лаборатории? Значит, их много, которые решили подзаработать вот таким способом?

— Да, но мы эту контору до сих пор не вычислили, так что трогать его нет смысла.

— Точнее, до сей поры не было смысла. Пора прекращать вашу игру в громовержцев. Рекламу заменишь. Баума предупредишь, запугаешь, что хочешь с ним сделай, но чтобы он подтвердил перед кем угодно, что деньги действительно получены. Снимете, сколько надо, и заплатите Шаттлу. Наверняка не последние. Главное, чтобы взрыва не было, понял? А потом подумаем, как лучше сдаться милиции. Но главное, устрой эту встречу на даче, чтобы на твоей совести, на мне то есть, новых человеческих жертв не было.