Божественный и страшный аромат (ЛП) - Роберт Курвиц
Славные, славные времена.
Дирек разворачивается посреди камеры и подходит ближе к Видкуну:
— А знаешь, что еще он мне рассказал? Продавец линолеума. Я никогда этого не забуду! Он провел над ними «блестящий хирургический эксперимент». Он «срастил их вместе». Самая младшая умерла. Остальные выжили. Вот такие дела.
Продавец линолеума. Продавец линолеума. Продавец линолеума тянется за туалетной бумагой. Снаружи в номер в «Хавсенгларе» проникает соленый морской воздух — с балкона, где на циновке стоит телескоп. К телескопу подсоединен специальный фотоаппарат. Продавец линолеума выходит на улицу и бродит по окрестностям.
Он читает расписание у остановочного павильона. Но последний трамвай уже ушел в город. И увез девочек. Тепло летнего вечера наполняет сердце мужчины нежностью. Он снимает сандалии. Он ступает босыми ногами по теплому асфальту. Асфальт светлый и шершавый. Трамвайные рельсы прохладные. Вечерний Шарлоттешель. Мужчина любит его. Он любит девочек. Любит пляж, где всё остальное уже не важно. Он влюблен. Со мной такого никогда не произойдет, думал он в полярном поселке, где в небе змеилось северное сияние. Парочки в оранжереях. Снегопад за стеклом. Это никогда не случится с Продавцом линолеума. Но он любит этот пляж. И этих девочек. Особенно одну. Особенно вот эту. И остальных тоже.
Песок под босыми ступнями. Между пальцами ног. Нагревшийся за день. А потом влажный. Он гуляет вдоль линии прибоя, из садов доносится музыка, вдали между соснами светятся окна домов. Идет дальше, под обрыв, где никто его не увидит. Камни под босыми ногами прохладные и скользкие от воды. Где его обувь? Он не помнит. Он ступает с камня на камень под обрывом, волны плещут ему на брюки со стрелками. В мягком сумраке он опускается на колени и смеется. Шумят сосны. Купаться! Он спускается по камням в воду, и никто не видит, как он счастлив. Его брюки намокли, он поскользнулся и ушиб колено. Ну и что! Вода темная и теплая, а небо усеяно звездами.
— В «Телефункен»! — щелкает пальцами Йеспер. — Это недалеко, и у меня там есть знакомые. Можешь звонить оттуда сколько душе угодно, Тереш. Твори свое волшебство. — Он снова поднимает руку: они втроем пытаются поймать такси на единственном шоссе Ловисы. Кареты проносятся мимо и въезжают на эстакаду дальше по дороге. С другой стороны шоссе высится стена деревьев, по вечерам машин немного. — Сейчас полдесятого, мы успеваем.
Хан с трудом нагоняет остальных.
— Не знаю… Чего ради мы так спешим. Давайте сперва всё обсудим.
— Что тут обсуждать, надо звонить и узнавать. Мы еще можем успеть сегодня. — Тереш, как и Йеспер, изнывает от близости цели: он голосует даже тем такси, у которых не горит желтая табличка. — Сколько можно ждать. Тебе самому еще не надоело?
— Правильно. Лично с меня хватит. — Йеспер подпрыгивает на одной ноге. Проезжающая карета обрызгала его грязью. — Если думаете, что меня волнует, какими ужасными, губительными, как драматично выразился Хан, приборами ты, Тереш, пользуешься, то мне всё равно. Ты делаешь свою работу, и у тебя нет времени. Три дня — это время, в течение которого шанс найти кого-то живым, особенно ребенка, с каждым днем уменьшается вдвое, с каждым днем. Сто, пятьдесят, двадцать пять процентов, Хан. Что бы ты сделал в такой ситуации?
— Это неважно! Чёрт! — Дождь в нижних слоях атмосферы тихо превращается в осеннюю грязь под ногами. Хан едва успевает увернуться от фонтана грязи из-под колес. — Далось вам это такси, остановка прямо напротив! Йеспер, ты ничего не понимаешь, ты не понимаешь, как это работает! Долбаный мескин… лизергин…
— Есть! Поймал! — Йеспер бежит за такси, тормозящим на обочине, и, оглядываясь, кричит: — И что бы ты без них делал, играл в «хорошего полицейского»?
— Слушайте, хватит уже… — ворчит Тереш, устраиваясь у окна на пахнущем кожей сиденье.
Хан вваливается в салон и пыхтит:
— Йеспер, ты, кажется… ты не понимаешь… всё это… эта дрянь… она нелегальна. Во всех странах, подписавших Декларацию… Между прочим, это именно те страны, где у Международной полиции есть эти, ну…
— Полномочия, — заканчивает за него Тереш и говорит в решетку водительской кабины: — «Телефункен».
В салоне на миг становится тихо. Карета срывается с места. Грязь чавкает под колесами. Йеспер пытается найти аргументы, но тут Тереш признаётся:
— Да. Я использовал аппарат на Хирде. Так я решил. Он бы нам никогда — никогда — ничего не сказал. Он просто сидел бы и глумился. Он бы два часа рассказывал мне о скрещивании гойко и киптов, вот и всё.
— Тереш, — в голосе Хана слышатся плаксивые нотки, — тебя же уволят!
— Всё под контролем. И знаете что? Я больше не хочу об этом говорить.
Следующий день. Теплый летний дождь искрится в подзорной трубе Продавца линолеума. Картинка вздрагивает, когда он поправляет штатив, а после выравнивается — четкая, ясная. У Продавца линолеума звенит в ушах. Солнце сияет сквозь облака, на гостиничный балкон льется дождь. Мокрая полоса расползлась больше, чем на половину тростниковой циновки. Дождь шелестит по пляжу внизу, но у себя в голове он слышит, как капли весело барабанят по пляжному зонтику. Белому в красный цветочек пляжному зонтику в глазу телескопа. Он почти в километре, на обрыве, но Продавец линолеума протягивает руку под дождь. И трогает. Отойди, толстяк. Продавец линолеума купил в городе женский журнал. На обложке была модно одетая Анн-Маргрет Лунд, женщина-политик. А внутри — фотографии. Анн-Маргрет в своей прекрасной квартире. И рядом с ней, на диване кофейного цвета, ее четыре дочери. Под фотографией в строчку написаны имена и возраст.
Анни-Элин…
Каких только историй он не придумывал в день, когда впервые их увидел. Ужасные вещи. Всё, что он бы с ними сделал. Продавец линолеума — врач, он доктор. Доктор Продавец линолеума. И он велит им сделать вот так. Пройтись перед ним. И даже это не могло его насытить. Как пылали тогда его ненасытные нервы, эти нервы хотели сожрать их заживо. И как это всё вдруг отступило, когда он оказался здесь. Что за место! Они болтали, сидя на двух противоположных сиденьях трамвая. Прямо у него за спиной. И Продавец линолеума чувствовал запах их светлых, светлых волос. Трамвай покатился по склону, кони перешли на рысь. Пляж сам пришел к нему, а не наоборот. Это они вчетвером привели к нему пляж. Над асфальтом висела пыль, покачивался тростник, и солнце сияло на бледно-голубом небе. Здесь
