Джаспер Ффорде - Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов

Я улыбнулась и стиснула ручку… не той двери, которую указал мне страж, а другой. Я потянула ее, и за ней обнаружился… лестничный пролет, ведущий вниз.

Стразз дернул бровью, его на миг перекосило, но он тут же расплылся в очередной неискренней улыбке. Оба стража с облегчением выдохнули и стянули шлемы, чтобы утереть лбы. Им явно не слишком нравилось иметь дело с тиграми, да и сам тигр раздосадованно ворчал за другой дверью.

— Поздравляю, — пробурчал Стразз, — вы выбрали правильно.

Я кивнула Четверг-5, и та поспешила ко мне, оставив Стразза и двух стражей спорить, какой мне положен супер-пупер-приз.

— Откуда вы знали, который из стражей какой? — спросила она уважительно.

— Я не знала, — ответила я, — и не знаю до сих пор. Но я решила, что стражи-то должны знать, кто из них говорит правду, а кто нет. Исходя из того, что отвечающий на мой вопрос в любом случае показал бы мне не ту дверь, независимо от того, кого бы я спросила, я просто выбрала противоположное тому, что мне указали.

— О-о! — выдохнула она, силясь осознать услышанное. — А что они вообще здесь делают?

— Стразз и другие представляют собой так называемые эпизоды. Головоломки, загадки, шутки, анекдоты и байки, принадлежащие устной традиции, но недостаточно крупные, чтобы существовать сами по себе. Они должны мгновенно восстанавливаться, а следовательно, должны быть гибкими и доступными по первому требованию, поэтому мы незаметно размещаем их в самых разных литературных произведениях.

— Улавливаю. У нас в «Фиаско» одно время жила шутка про многоножку-футболиста. Естественно, невидимая для читателей. Совершеннейшая зараза — мы постоянно спотыкались об ее бутсы.

Мы остановились у подножия лестницы. Комната размером с гараж на две машины казалась выстроенной из позеленевшей от времени клепаной меди. Стены слегка изгибались, создавая ощущение, будто находишься внутри огромной бочки, и голоса отдавались эхом. Посередине комнаты помещалось круглое бронзовое возвышение высотой по пояс, размерами и формой напоминающее судовой кабестан, из него торчали вверх два расходящихся электрода, концы которых отстояли друг от друга дюймов на шесть. На конце каждого электрода имелся углеродный шарик размером с мячик для настольного тенниса, а между ними негромко потрескивала ленивая голубая электрическая дуга.

— Что это? — почтительно шепнула Четверг-5.

— Это искра, мысль, сердце книги, центральный сгусток энергии, связывающей произведение воедино.

Несколько секунд мы наблюдали, как энергетическая дуга лениво перекатывается между полюсами. Время от времени она подрагивала, словно чем-то потревоженная.

— Она двигается, когда сверчки наверху говорят друг с другом, — объяснила я. — Если бы книгу в данный момент читали, ты бы увидела, как мерцает и бьется искра. Я была в смыслонакопителе «Анны Карениной», когда она неслась на всех парах, читаемая одновременно пятьюдесятью тысячами читателей, и эффект был покруче, чем от любого фейерверка. Многожильная дуга тысячи разных оттенков извивалась и плясала по комнате, закручиваясь вокруг собственной оси. Смысл книжного бытия в том, чтобы тебя читали; искра отражает это сверкающим световым шоу в диахронической проекции.

— Вы говорите так, словно она живая.

— Иногда мне и правда так кажется, — задумчиво произнесла я, уставившись на искру. — В конце концов, повествование рождается, может развиваться, размножаться, а потом умереть. Раньше я частенько спускалась в смыслонакопители, но теперь мне не хватает на это времени.

Я указала на трубу толщиной с мою руку, выходящую из постамента и исчезающую в полу.

— Это трубопровод, который переносит все прочтения на этаж литшифровальных машин в Главном текстораспределительном управлении, а оттуда — на Ту Сторону, где они подаются прямо в читательское воображение.

— А… все книги так устроены?

— Хотелось бы. Книги, не входящие в юрисдикцию Главного текстораспределительного управления, оборудованы собственными литшифровальными машинами, как и книги, собираемые в Кладезе Погибших Сюжетов, и большая часть тех, что печатаются крохотными тиражами на средства автора.

Вид у Четверг-5 сделался задумчивый.

— Читатели — это всё, верно?

— Правильно понимаешь.

Мы постояли в молчании.

— Мне как раз подумалось об огромной ответственности, падающей на агента беллетриции, — подчеркнуто произнесла я. — А ты о чем думала?

— Я?

Я обвела взглядом пустую комнату.

— Да, ты.

— Я думала, больно ли алоэ, когда из него извлекают сок. А это что?

Она указывала на круглый лючок, полускрытый за переплетением медных труб. Подобные штуки рассчитываешь обнаружить в водонепроницаемом корпусе подлодки. Проклепанный и надежный, он имел большой центральный ворот и две защелки на расстоянии больше распахнутых рук друг от друга, так что открыть его случайно одному человеку не представлялось возможным.

— Он ведет в… Ничто, — прошептала я.

— Вы имеете в виду пустую стену?

— Нет, пустая стена — уже что-то. Там не ничто, а Ничто — Ничто, через которое определяется всякое Что-нибудь.

Она явно не поняла, и я поманила ее к окошечку рядом с люком и велела в него заглянуть.

— Ничего не вижу, — сказала она, посопев немного. — Там совершенно черно… Нет, погодите, я вижу точки света — как звезды.

— Не звезды, а книги. Каждая плывет по небесному своду, и каждая пылает не только тем светом, что придал ей автор в момент творения, но и теплым светом прочтения и признания. Самые яркие — самые популярные.

— Я вижу миллионы их, — прошептала она, приставляя ладони к лицу, чтобы помочь взгляду проникнуть в чернильную тьму.

— Каждая книга сама по себе маленький мир, куда можно попасть только посредством книгопрыгания. Видишь, как одни точки света стремятся сгруппироваться вокруг других?

— Да.

— Они кучкуются по жанрам, притянутые гравитационной силой общих сюжетных линий.

— А между ними?

— Абстракция, где рушатся все законы литературной теории и повествовательные конвенции, — Ничто. Оно не пригодно для текстовой жизни и не имеет ни описания, ни формы, ни функции.

Я постучала по невинно выглядевшему люку.

— Там, снаружи, ты не продержалась бы и секунды. Текст, составляющий твое описательное существование, вмиг лишился бы всякого смысла и последовательности. До изобретения книгопрыгания каждый персонаж был навеки заперт в своем романе. Для многих книг за пределами юрисдикции Совета жанров и Главного текстораспределительного управления дело обстоит так до сих пор. «Путь паломника» и книги о Шерлоке Холмсе — наглядный тому пример. Мы примерно знаем, где они находятся, благодаря литературному влиянию, которое они оказывают на сходные произведения, но отыскать туда дорогу до сих пор не удалось. А пока кто-нибудь этого не сделает, книгопрыжок невозможен.