Константин Соловьёв - "Канцелярская крыса"

— Мистер Изгарь! Нам надо объясниться. Не бойтесь, я пришел сюда как друг, один и без оружия! Вы меня слышите? Не бойтесь меня! Выйдите на свет! Или вы хотите, чтоб я называл вас мистером Уинтерблоссомом? Вполне понимаю.

Даже в те моменты, когда снаружи не гремел гром, «Граф Дерби» производил множество звуков сродни тем, что производит даже неподвижный корабль. Его внутренности были полны шорохами, скрипами и шипением. Быть может, в толстой шкуре дирижабля даже сейчас текли какие-то невидимые процессе, а может, все эти звуки лишь мерещились Герти, словно нарочно усиливая беспокойство.

Купе, мимо которых он проходил, были пусты и безлюдны. Похожие друг на друга, они тянулись по обеим сторонам коридора и казались отчего-то отгороженными безжизненными кельями подземного монастыря. Здесь не пахло ни духами, ни табаком, ни разлитым портвейном, лишь краской, смолой и клеем, как пахнет обычно в новом железнодорожном вагоне.

— Мистер Уинтерблоссом!..

Ему показалось, что в дальнем конце коридора кто-то есть. Там, за дверью должен был располагаться пост стюардов, если Герти правильно помнил схему дирижабля, и дверь, ведущая к нему из салона второго класса, была приоткрыта, освещая крохотный участок пола. В этом участке Герти почудилось движение. Краткое, прерывистое, точно кто-то, сидевший возле двери на корточках, дернулся, но не двинулся с места.

— Мистер Уинтерблоссом! Мне надо поговорить с вами! Как джентльмену с джентльменом! Не бойтесь меня. Я знаю, что вы сейчас перепуганы. Знаю, что вы чувствуете. Вы в ужасном смятении. Я вас понимаю. Но я не собираюсь вас к чему-либо принуждать. Я в том же положении, что и вы, так что мы с вами в некотором роде собратья по несчастью. Как два Робинзона Крузо, выкинутые на необитаемый остров, только еще и проклятый. Только вместе с вами мы найдем путь к спасению!

Теперь уже Герти различал фигуру человека, скорчившуюся у противоположного конца коридора. Фигура это была мужская, угловатая, приникнувшая к полу. Она была напряжена настолько, что даже казалась оцепеневшей. Ни дать ни взять, хищник, все мышцы которого напряжены до предела, готовые швырнуть его навстречу опасности.

Бангорская Гиена во плоти. Человек, на руках которого кровь более десятка невинных людей. Убийца, психопат и безумный инсталлятор.

«Он напуган, — напомнил себе Герти, стараясь делать шаги как можно короче и мягче, отчего ноги едва не подламывались, — Напуган гораздо сильнее меня. Он чувствует во мне родственную душу, но боится сделать шаг навстречу. Остров заставил его ненавидеть весь свет. А ты единственный, кто может показать ему, что остров не всесилен. Что можно столкнуться с его дьявольской сущностью и сохранить душу. Иди. Протяни ему руку. И тот, кого считают зверем, вернет себе человеческий облик».

«Как в сказке, — с издевкой хмыкнул бесплотный голос, похожий на голос полковника Уизерса, — Бесстрашное сердце разрушает проклятье. Чудовище становится принцем».

Герти велел ему заткнуться.

Подбираясь все ближе к неподвижной Гиене, Герти твердил себе, что сам находится в полнейшей безопасности. Более основательной, чем бортовая броня «Дредноута» и более надежной, чем покровительство самого Господа Бога. Это всего лишь проверка его духа. Гиена, даже окажись она в плохом настроении, неподходящем для единения собратьев по несчастью, не в силах навредить ему.

— Вот моя рука, — Герти вытянул вперед дрожащую правую руку, в левой оставив трость, — Держитесь за нее. И не бойтесь. Вместе мы с вами преодолеем все препятствия. Давайте руку!

Расстояние между ним и прижавшимся к полу мужчиной медленно сокращалось. Двенадцать футов, десять футов, девять футов… Герти безотрывно смотрел на Гиену, забыв про все прочее, и даже не мигал, когда за иллюминаторами расцветала очередная молния, похожая на ярко-голубую трещину в небосводе. Однако, минуя предпоследние купе второго класса, он поневоле замедлил и так не быстрый шаг. Ему что-то померещилось в правом, какая-то выступающая деталь, которой там не предполагалось. Что-то, нарушающее ровные симметричные линии пустых пассажирских скамей. Это не имело никакого значения, но Герти вдруг ощутил неуверенность в сердце. Точно кто-то легонько провел по предсердиям колючим крысиным коготком.

«Ничего там нет. Твое воображение вновь старается тебе напакостить. Сейчас вспыхнет очередная молния, и ты сам увидишь, что…»

Молния вспыхнула быстрее, чем мысль Герти успела сформироваться и обрести окончание. Герти даже не сразу понял, что именно сумел разглядеть. Просто ощутил вдруг, что задыхается, и что палуба дирижабля под ногами словно бы проседает, а может, это его самого неведомой силой тянет к полу…

Просто показалось. Еще одна иллюзия проклятого острова.

«Спокойно, Уинтерблоссом, дыши глубже, тебе померещилось…»

Ему не померещилось. В краткой голубой вспышке, длившейся менее секунды, он вдруг увидел всю обстановку последней каюты, причем в столь мелких деталях, словно разглядывал их часами. И обмер, открывая и закрывая рот — его легкие вдруг забыли, как надо втягивать в себя воздух. Сердце же заскрипело и задергалось, точно набитый песком мешочек, привязанный вместо груза к старым перхающим часам.

Каюта выглядела так, точно над ее убранством поработал безумный декоратор, руководствующийся своими собственными принципами относительно симметрии и пропорций. Кроме того, материалы, которые он выбрал, могли бы показаться причудливыми. А при ближайшем рассмотрении — ужасными.

Человеческие руки, сцепившись пальцами, обрамляли лампу, точно причудливый абажур. Распятые внутренности опоясывали каюту по периметру, гроздьями свисая по углам подобно спелому винограду. Гирлянды из лоскутов кожи сползали с низкого потолка, еще кровоточащие, хотя кровь в голубоватой вспышке и казалась черной. На тончайших нитях висели, покачиваясь, глазные яблоки, точно диковинные плоды несуществующего дерева, взгляд их казался задумчивым и удивленным одновременно. Осколки костей, соединенные друг с другом под самыми причудливыми углами, расположились на скамьях, напоминая собой авангардные скульптуры, выстроенные в каком-то определенном порядке. Человеческие уши и носы аккуратными горками расположились по углам.

Декоратору пришлось потратить немало сил, чтобы украсить каюту сообразно своему вкусу. И немало материала. Тщетно пытаясь протолкнуть воздух в легкие, Герти пытался не думать о том, сколько человек находилось в последней каюте, превращенной в извращенную выставку психопатического искусства. Пятеро? Шестеро? Если посчитать команду дирижабля, получится не меньше десятка, а ведь среди них могли быть и пассажиры…