Дин Кунц - Самый темный вечер в году

Рисовал он уже более пяти часов, практически без перерывов, и, хотя положил чертежную доску под блокнот, такая интенсивная работа обычно приводила к тому, что пальцы начинали болеть, а руку сводила судорога.

На этот раз неприятные ощущения и в пальцах, и в руке отсутствовали, словно по отношению к нему законы физики и физиологии не действовали. Чем дольше он рисовал, тем быстрее все новые и новые образы появлялись на бумаге.

Глаза этой собаки… Брайан уже не касался того, что лежало вне, ограничился тем, что находилось между веками, внутренним и наружным углами глазной щели, его занимала загадочная игра света на и внутри роговицы, радужки, хрусталика и зрачка.

В каждом новом рисунке падающий свет менялся по сравнению с предыдущими, встречался с глазами под разными углами, да и сами глаза смотрели то прямо, то в сторону.

Более того, они становились все больше, занимая целую страницу.

Потом страницы стало хватать только на один глаз: Брайан увеличил масштаб, чтобы более детально прорисовывать игру света в каждом глазу.

Когда в следующий раз взглянул на часы, то даже вздрогнул: прошло полтора часа с того момента, как его сотрудники пришли на работу. А он ни разу не выпустил из рук карандаш.

Хотя эллипсоидный периметр по-прежнему ограничивал каждый глаз, хотя еще различались радужка и зрачок, загадочность света и тени настолько доминировали в композиции, что рисунки становились все более абстрактными.

Скоро Брайан начал видеть иероглифы в этих плавных, но сложных переходах от света к тени, странные символы, которые сияли, выхваченные краем глаза. Но символы эти растворялись в сером мареве или терялись в светящемся тумане, как только он пытался взглянуть на них в упор.

И пусть даже значение символов ускользало от Брайана, в нем крепла убежденность: каким бы ни был источник этих образов, появились они благодаря его интуиции или стараниями того существа, которое направляло его руку, в них содержалась истина, и они вели его к великому откровению.

Он вырвал очередной лист, отложил в сторону. Изрисовал уже как минимум треть альбома. Законченные рисунки устилали стол.

И только когда его рука какое-то время попорхала над чистым листом, Брайан понял, что его направляют к более глубокому изучению гипнотизирующего взгляда собаки. Вместо того чтобы просто зарисовать красоту меланхоличных, но светящихся изнутри собачьих глаз, какими они выглядят со стороны, карандаш Брайана вел его внутрь, разумеется, не в строение глазного яблока, но в переплетения света и тени в роговице, радужке, хрусталике и зрачке.

Перед ним открывалось то, чего ранее он, как художник, себе не представлял. Глаз — узнаваемый объект — исчез со страницы, оставив только входящие светящиеся лучи и сопутствующие им тени, которые переходили с одного преобразующего свет слоя на другой. Рисунок стал уже совершенно абстрактным, оставаясь удивительно прекрасным. Брайан видел перед собой работу гения, полностью отдавая себе отчет, что сам он точно не гений.

Он перешел в измененное состояние сознания, вошел в транс от восторга.

Временами мог поклясться, что видел, как острие карандаша проходило сквозь бумагу, не прорывая ее, оставляя графит в толще листа, словно создавая объемное изображение из бесконечного числа наложенных друг на друга образов.

Любой хороший художник способен создать иллюзию трехмерного пространства, но эти многослойные образы раскрывались перед ним и одновременно приглашали войти в них. Карандаш казался ключом, открывающим дверь в новые, лежащие за третьим, измерения.

Иероглифы, которые ранее он лишь изредка углядывал краем глаза, вновь начали светиться в его воображении, если не на бумаге, еще более яркие, чем прежде. Потом, когда рисунок, казалось, надвинулся на него, Брайан вдруг осознал, что какой-то секрет таится в самом центре рисунка, что-то удивительное, пребывающее за пределами понимания, изобразить это «что-то» не представлялось никакой возможности, но карандаш рисовал, рисовал…

Комнату сотряс какой-то грохочущий звук, Брайан бросил карандаш и вскочил, перевернув стул.

Звук неоднородный, в нем слились шипение, свист, пощелкивание, хруст, стук, многое и многое другое. Громкий, но не взрыв. Не такой рвущий барабанные перепонки, как раскат грома над головой, скорее как гром уходящей грозы.

Брайан почувствовал, как его накрыло этим звуком, словно большим одеялом, накрыло и тряхнуло, накрыло, тряхнуло.

Завибрировали барабанные перепонки, зубы, кости, вошедшие в резонанс со звуковыми волнами. Внезапная тишина поразила Брайана. А резонанс пугающе усиливался, все, что он видел вокруг, сотрясалось, словно голос землетрясения заговорил из разверзшейся земли, но продолжалась тряска три-четыре секунды.

После того как все на кухне пришло в норму, Брайан подошел к окну, ожидая увидеть поднимающийся к небу столб дыма, свидетельство взрыва. Но небо оставалось чистым.

Его по-прежнему влекло к незаконченному рисунку. Стремление докопаться до истины никуда не делось.

Он поднял стул, вновь сел за стол, взял в руку карандаш.

И как только рука двинулась, а карандаш зашуршал по бумаге, звук повторился, но на этот раз не столь громкий. Что-то зашуршало, зашелестело на кухне у него за спиной.

Глава 20

Наигравшись, собаки радостно лакали воду из больших мисок, поставленных у псарни, в тени огромного дуба.

Команда «Ко мне!» вернула Фреда, Этель, Никки и Хьюго к одеялу, на котором сидели Рената и Эми.

Шесть собак, спасенных со щенячьей фермы, улеглись на лужайке в отдалении, как было и до игры. Другим собакам они доверяли, но людей все еще остерегались, даже тех, которые их спасли.

Через какое-то время Рената открыла пакет с овсяным печеньем. Угостила Этель и Хьюго, тогда как Эми позаботилась о Фреде и Никки.

Возможность полакомиться печеньем подняла собак-призраков с травы. Они осторожно приблизились, виляя хвостами.

Эми могла гордиться своими детками: получив по печенью, они, пусть и с неохотой, отошли, освобождая место для других собак, чтобы и те могли полакомиться.

Осторожно, губами и языком, спасенные собаки брали печенье из пальцев Эми. Ни разу она не почувствовала соприкосновения с зубами, ни одна из шести собак не попыталась утащить пакет с печеньем.

— Тебя никогда не кусала собака со щенячьей фермы? — спросила Эми Ренату.

— Нет. Они попали сюда все в язвах, некоторые полуслепые от глазных инфекций, которые никто не лечил, жили в клетках, где едва помещались, от людей видели только плохое, никогда не слышали доброго слова. Вроде бы они должны ненавидеть нас. Но у них такие нежные рты, не так ли? И благородные сердца.