Илья Крымов - Дети Силаны. Паук из Башни

– Я никогда с ними не расстанусь.

– Мудро… Я вижу… распахнутый зев ее пасти… ха-хрр… Темная Мать готова сожрать меня… Надеюсь, ты сможешь спастись… Прости меня, внук… И запомни! Ты истинный ди’Аншвар! А мы говорим: «Savolta inra: non, terriba uris!»[26] Это… твое кредо!

Рубиновые зрачки сверкнули напоследок и погасли, приобретя цвет антрацита, а сквозь окно в зал ворвался первый, насыщенно-алый луч солнца, которое восстало на востоке.

Император приподнялся на локтях и медленно сел. Он двигается как во сне, на широком лице отражается мучительная тяжесть. Остальные члены династии еще лежат как мертвые, но монарх, сильнейший из всех, очнулся первым. Какое-то время он тер лицо широкими ладонями, а потом резко встал и расправил плечи. Во все стороны хлынула аура его властной мощи. Он подошел к шападо, в котором застрял Ганцарос, и голыми руками разорвал искореженные металлические пластины, после чего вынул моего родича.

– Благодарю, ваше величество!

Император повернулся ко мне и жестом указал на застекленные двери, ведущие на широкий балкон. Себастина ринулась открывать их, а Император начал трансформацию. Несмотря на свои огромные размеры, он растет все больше, обрастает белоснежной шерстью, его лицо стало широким и плоским, губы истончились в две тонкие черные полоски, и из-за них выглянули сабельные клыки. Из верхней губы владыки вытянулись длинные серебряные вибриссы. Волосы Императора превратились в роскошную гриву, а сквозь расстегнутые отверстия в кителе наружу полезли два огромных перепончатых крыла и длинный скорпионий хвост вдобавок. На пружинистых львиных ногах он протиснулся сквозь проем на балкон, вцепился в перила страшными когтями и издал громоподобный рык, который достиг восточных окраин Старкрара за несколько минут!

– Иди сюда, мальчик л’Мориа!

Император подхватил меня как пушинку и оторвался от балкона. Мы взвились в холодное зимнее небо первого утра нового века. Владыка перелетел через парк и приземлился на главной площади, где его… нет, нас ждали тысячи подданных. Они были согнаны на площадь и находились под конвоем. Обычные солдаты, шападо и армодромы, со следами боев на броне расположились по периметру, одним своим видом заставляя плененных бунтарей дрожать. Прошлой ночью эти боевые машины стали олицетворением смерти для всех неверных, и их гротескные силуэты еще долгие десятилетия будут внушать страх! Когда белоснежный зверь появился, он был немедленно узнан, и многие бунтари потеряли сознание от ужаса.

Монарх поставил меня на брусчатку рядом с собой и обратился к народу:

– Дети! Вы плохо повели себя со своим отцом! Я не ожидал такого предательства от вас! От тех, кого защищаю и оберегаю с самого вашего рождения! Чем я заслужил такое обращение? Чем обидел вас, что вы обратили против меня свое оружие? Почему? Почему вы вняли лжи, распространяемой вашими же врагами, и отринули щит, защищающий вас? Мне больно! Больно оттого, что вы сотворили с сердцем своей родины! Оттого, что вы творили с собой! Когда дети переступают грань, ответственный родитель обязан взять в руки розгу и наказать их!

Голос Императора достигает всех концов огромной площади, он льется из распахнутой пасти белой мантикоры, и, видит Силана, он заставит слышать и глухого!

– На том стоит Меския, на верности и справедливости! Ступая по мукам, я обязан принести подобающее наказание, иначе же несмываем будет мой позор как вашего отца! Ради вашего блага!

Шападо подняли «Цайгенхорны», армодромы развернули башни с орудиями главного калибра. Одно слово – и детища л’Файенфаса начнут, а потом быстро завершат бойню.

– Но все вы мои дети! Ваша боль – моя! Много крови было пролито из-за козней предателей и лжецов! Многие невинные были принесены в жертву, чтобы империя продолжала жить! И я говорю, все вы прощены! Меския залечит раны, и впредь мы будем сильнее! Сплоченнее! Мы будем знать и верить! Мы больше не дадим себя обмануть! Из бездн и пучин восстает Меския, несокрушимая и вечная!

Облако святого обожания поднялось над ними. Готовые погибнуть и помилованные, те, кто прошлой ночью хулил имя его, воздавали ему молитвы со слезами на глазах! Он всех простил, Император, чьи клыки из стали, голова из серебра, а сердце из гранита! Он всех простил, и они боготворят его!

– Ваш замысел полностью удался, ваше величество?

Пасть Императора сверкнула ужасным оскалом.

– Нам предстоит разговор этим вечером.

– Если позволите, я для начала навещу свой дом и немного отдохну.

– Можешь воспользоваться удобствами дворца, большая часть зданий и коммуникаций не пострадала.

– Я бы хотел отправиться домой. Я люблю свой дом.

Вечером того же дня, когда по всей столице не прекращали греметь плотницкие молотки, я сидел напротив Императора и рассказывал ему все, что знал о прошедшем кризисе. Хотя не все, конечно. Я умолчал о некоторых деталях, я ни словом не обмолвился ни о Джоне Дарксаде, ни о Золане л’Ча, ни о том, кто и чем помогал мне устраивать подлог для начала бунта, я не говорил о том, как именно я был связан с первейшим врагом империи, в моем пересказе он был просто Упорствующим, прорвавшимся в наш мир и желавшим сокрушить великую Мескийскую Империю. Если Император и знал, что я лгу, он никак этого не показал. В конце концов, во время нашего разговора с Отурном ди’Аншваром он находился при смерти и мог не слышать всего того, что мы наговорили друг другу.

– Таким образом после всего вышесказанного я подаю прошение об отставке и выражаю готовность принять любое наказание, которое ваше величество сочтет уместным.

Я выложил на столешницу лист с прошением.

– Хм, наказание? – протянул Император. – Хм, какое же наказание мне применить к спасителю империи?

– Ваше величество, я же рассказал вам, это я начал…

– Ты видел себя в зеркале, мальчик л’Мориа?

О да, я себя видел. Сначала, после того грандиозного спектакля, который Император закатил на площади, я нашел нескольких своих агентов и раздал им указания касательно моих соратников, оставленных на севере. Они странно смотрели на меня, но я не придавал этому значения. Как и тому, что вся одежда трещала на мне по швам. О, мне было совершенно не до того! Гораздо позже, когда я прибыл домой и впервые посмотрел в зеркало, меня разобрал приступ гомерического хохота, который долго не прекращался. Из зеркала на меня смотрел все еще я, только больше, шире в плечах, с совершенно белой кожей и такими же белыми волосами! Лишь глаза не изменились. Нет, это был уже не Паук… это была лабораторная крыса! Видимо, часть великой благодати первого Императора, освободившись из тела йюрюн, осталась в моей бренной тушке, что практически породнило меня с императорской династией… сдали нервы, мной овладела истерика.