Право на месть - Ирина Омельченко
Курить хотелось сильно. Очень. Здесь, конечно, тоже можно. Если ты сидишь в том самом ресторане, пообедав на сумму, равную ежедневному обороту крупного банка, то да — кури, смоли, плюй под ноги, вытирай руки о скатерть или лицо официанта, — никто и слова не скажет. Какие штрафы? На тебя будут взирать с почтением, но что позволено Юпитеру…
Я сглотнул и переборол навязчивое желание. Попутно объясняя подсознанию, что дело вовсе не в потребности табака «здесь и сейчас». Все проще: ты, Ван, на враждебной территории, в некомфортной для себя среде, торчишь тут как одинокий х… на солнцепеке. И движет тобой желание слиться с обстановкой, а заодно успокоится. Не спеша потянуть табак, медленно подышать, подержать сигарету в зубах — та же соска из детства — рефлекторное седативное. Релаксация, твою ж медь. Терпи.
Что до неприметности, то опусти голову и плечи, чуть согнись, сгорбись и сядь во-о-он на ту приступочку к фасаду. Один в один горгулья Нотр-дама, часть готического украшения.
Человек-сидящий органичен в пространстве. Он не просто встал в незнакомом месте, не зная куда девать руки-ноги, готовый в любой момент поспешить дальше по своим делам. Нет, сидящий человек право имеет находится там, где он есть. Если еще и по сторонам не смотреть, состроить рожу равнодушную, так и все, — незаметен для окружающих.
Данте Доу
Когда я пришел в себя, прошло несколько минут и паника захлестнула с головой. «Не вижу! Я ничего не вижу!», — забился, силясь скинуть повязку с глаз. Зашарил руками по лицу, но там ничего не было! Не было!
— Тише, тише. Я доктор. Хочу помочь. — Вкрадчивый голос проник в темноту и слился с ней. Он звучал отовсюду, будто внутри головы. Я определенно раньше слышал его, доверял ему. А сейчас?
— П-почему… я ничего не вижу?
— К сожалению, вы потеряли зрение в результате травмы. Мне очень жаль.
Было ли для меня что-то страшнее? Я ощупывал все, до чего мог дотянуться и одновременно не понимал, зачем вообще что-то делать? Все кончено. Кончено.
Руки — тонкие. Какая-то одежда. На кушетке ткань — наверняка простыня. Белая. Больше не увидеть. Ничего не увидеть.
Все вокруг черное. Мертвое. Я замер в центре, будто время могло помочь, но нет. Нет. Я стою на пепелище. Личное чистилище: без света, без цвета, без красок. Желая причинить боль, мог ли он выбрать кару страшнее?
Он убил меня.
Ван Хэвен
Они подошли ко мне втроем: Док, его подопечный и незнакомая женщина в платье цвета фуксии. Встал: «Значит сегодня не она…», — настроение упало.
Парнишка выглядел совсем как подросток, лет четырнадцать — пятнадцать, не больше. Еще не мужчина, но уже не ребенок. Худые, непропорционально-длинные ноги и руки. Такие же темные коротко-стриженные волосы, совершенно пустые глаза…
Голод и особенности развития близнецов на нем сказались сильнее, чем на сестре. Или мне лишь так казалось? Ее хрупкое тело я готов был носить на руках, прижимая к себе и не отпуская ни на миг, словно у девушки проблемы с ногами, а не с памятью. Мальца тоже хотелось взять на руки — такой у него был потерянный и беспомощный вид. Но я, конечно же, этого не сделал.
Пройдет немного времени и на этом лице появится совсем другое выражение. Чей-то отец, муж, брат… Тут редко совпадал возраст. Из хрупкого тела совсем скоро польются заумные и даже наставительные речи.
Я перевел взгляд на женщину. Она по-прежнему неотрывно держала парня за руку. Жена? Дочь? Мать? Скорее всего мать или жена — слишком много опеки, она буквально окутывала парня, душила ей.
— Дальше сам. — Неожиданно прошипел Док и буквально силком сунул мне в руки папку с документами. Сегодня он сам не свой. Я постоял, покачиваясь с пятки на носок, посмотрел растеряно как он уходит прочь, широкими размашистыми шагами. Вот и поговорили.
— Пойдемте! — Незнакомая женщина уже тянула парня ко входу в здание.
Я было подумал, что ресторана-таки не избежать — надо же, какая ирония судьбы, я и с блондинкой все же поем чертову карбонару, — но она решительно проследовала мимо, к дверям парадной и щелкнула запястьем по сенсору на панели. На входе не только не отпустила руку мальчишки, но и меня ловко цапнула под локоть.
Система умного дома отметила нас как гостей. Удивительно, но отсутствие у парня идентификационного чипа никак не отразилось на панели. Краем глаза я заметил только зеленые значки. Никакого сигнала: «Опасно», никакой тревоги. Значит параметры были искусственно снижены до минимума — в этом доме принимали всех. Занятная информация.
Лифт поднял нас на пятнадцатый этаж и выплюнул с другой стороны прямо в квартиру. Никаких коридоров, перегородок, прихожей. Одна большая студия с огромными панорамными окнами, залитая неизменным северным светом. В нос ударил запах краски и растворителя.
Здесь не разувались. Я сделал пару неуверенных шагов, осматриваясь. Несколько мольбертов с незаконченными картинами. Палитра и кисти на подвижном столике с каплеобразной столешницей и регулируемой ножкой. Какие-то тряпки и скомканные листки на полу, которым место в утилизаторе. И картины. Множество картин. Прислоненные к стенам, расставленные группами и отдельно по углам, они делали студию визуально меньше, словно съедали пространство.
Покрутил головой. Гости, очевидно, предпочитали сидеть у бара. Здесь обнаружились два глубоких кресла персиковой расцветки, один барный стул и даже большой двуспальный матрас прямо на полу, без каркаса кровати и постельных принадлежностей. Рядом стояла початая бутылка шардоне. Судя по всему, еда в этом доме не водилась, а вот запас алкоголя был немаленький.
— Эту студию я снимала для ДиДи и часто приходила сюда. — Женщина привычным жестом бросила сумочку на одно из кресел и принялась хозяйничать в баре. Мне бокальчик не предложили. Вздыхаю. Люди часто путают работу копов и частного детектива. Им-то на службе нельзя, а я, может, и не отказался бы.
— А вы?..
— Роуз. Роуз Финниганн. С двумя «н». — Она уже наполнила бокал и усаживалась на второе кресло, явно намекая, что к себе не приглашает. — Я его… скажем так, поклонница… да… — Румянец залил щеки. Женщина бросила говорящий взгляд на мальчишку.
Тот стоял на середине зала. Как только рука поводыря выпустила из захвата его ладонь, парнишка будто потерялся. Стоял, прислушивался, дышал. Его цыплячья грудь тяжело вздымалась. Сочувствую. Сейчас, должно быть, мальчишку накрывает масса воспоминаний.
