Следователь, Демон и Колдун - Александр Н. Александров

А знал, извозчик, как оказалось, не так уж и мало. Пушной заезд был, по сути, невысоким плоским холмом, который облюбовали состоятельные трапперы и вот уже почти две сотни лет строили там свои дома. Холм находился всего в двадцати минутах небыстрой езды от Рыночной площади и административного центра, но, в то же время, на приятном удалении от шумного вокзала, а с севера Пушной заезд защищало от ветра небольшое взгорье, поросшее густым лесом. В общем, место было козырное, как ни крути, и построить дом там мог только очень удачливый делец.

Валентин Харт был из удачливых. Будучи сыном ссыльного колдуна Харт тоже уродился колдуном, но рождение на Хляби не светило ему карьерой на Большой земле, поэтому Харт с Хляби никуда не торопился, а спокойно учился у своего папаши грамоте, да и колдовской наукой тоже не брезговал. Когда папаша Харта в возрасте ста с лишком лет отошёл в мир иной, перепив спирту и уснув в сугробе, Харт стал наследником небольшого состояния: не миллионного, но и не на сотню золотых. Деньгами он распорядился с умом: часть вложил в местные шахтные артели, а часть – в геологическую разведку.

Ему повезло: к двадцати годам он стал совладельцем небольшого золотого прииска. К тому времени, когда рудник исчерпался, Харт уже построил в Пушном заезде добротную усадьбу и стал гонять охотничьи экспедиции за мехами и всяческим диковинным зверьём, на чём поднял золота еще больше, чем на рудниках.

Обретаясь в молодости среди колдунов, пусть и ссыльных, Харт приобрёл манеры истинного джентльмена, широкий кругозор и эрудированность, а ко всему прочему был недурён собой, поэтому быстро обзавелся самыми что ни на есть полезными знакомствами в Столице, которую исправно посещал дважды в год, в межсезонье, когда охотничий промысел временно замирал. Именно в Столице он находил заказчиков, готовых платить за местных экзотических животных, а также их шкуры и чучела сумасбродно большие суммы. Таким образом, Харт оставлял с носом местных перекупщиков, что, в конце концов, стало вызывать у последних неподдельную ярость.

- Только это… – дойдя до этой части своего повествования извозчик понизил голос и воровато огляделся по сторонам, – вы, господа хорошие не удумайте, что я на благородного жентельмена наговариваю чего, да только говорят, мол, те перекупы, что на Харта обидку такую сильную заточили, что решили ему палки в колёса… ну, короче, погано такие ребята заканчивали. То уедет такой по делам, да и с концами, а то и вовсе пьяным под телегу попадёт. Оно, конечно, может, и случайность. Да только кто ж в здравом уме в это поверит… Да мы того, приехали уже!

Особняк «Запоздалое пристанище» действительно оказался «самым большим домом с красной крышей», но не более того. Крепкое двухэтажное здание из красного кирпича, покатая черепичная крыша, четыре каминные трубы, уютно пыхтевшие в безоблачное небо, надёжные ставни, способные выдержать любой ураган – настоящая охотничья усадьба, а не вот это ваше столичное «дорого-богато». Дверь гостям открыл разбойничьего вида смуглый усач в красном кафтане, отвесил короткий поклон и тут же, не потрудившись принять шубы или предложить кофе, отправил Френна и Фигаро на «…второй этаж вон по той лестнице, по коридору до упору, дверь с медведем, всего хорошего», после чего исчез с глаз долой, будто его ветром сдуло. Инквизитор со следователем переглянулись, Френн пожал плечами, и гости проследовали к лестнице – широкой, потемневшей от времени, чьи деревянные перила тускло сверкали лаком в дрожащем свете старомодных газовых ламп.

В коридорах было пыльно, пусто и тихо. Если тут и бывала приходящая горничная, то очень, очень редко. Некоторые плафоны закоптились до полной черноты, резные панели потолка кое-где разбухли от сырости, в углах пахло грибами, а валяющиеся тут и там на вытертой каблуками до блеска грязной ковровой дорожке бутылки придавали усадьбе некое сходство с воровским притоном. И запахи: густые, настырные: печёная картошка, плесень, гниющее дерево, ружейное масло.

«Дверь с медведем» нашлась быстро – обычная деревянная дверь, по обе стороны которой из стены торчали грубо вырубленные из дерева медвежьи морды. Фигаро постучал, и дверь сама по себе распахнулась, пропуская следователя и инквизитора в обитель простора и света.

Это была даже не комната, а настоящая охотничья зала: огромное панорамное окно-арка, из которого лился фонтан золотых лучей, игривыми радугами преломляясь в стеклянных шкафах и витринах, до зеркального блеска натёртый паркет, длинный стол, за которым могли бы свободно пировать человек пятьдесят, жерло невероятных размеров камина, шкафы с книгами, картины на стенах, но самое главное, конечно, чучела. Десятки, возможно, сотни чучел: пятнистые рыси, олени с ветвистыми рогами, волки, странная, немного похожая на обросшего к зиме пухом журавля птица с кривым клювом, стоящий на задних лапах низкорослый горбатый медведь с необычно широкими лапами и неприятно-длинными зубами, маленькие птички, похожие на меховые подушки…

Но дыхание от восторга у Фигаро перехватило вовсе не из-за всей этой красоты.

У самого окна, на специально выделенном низком постаменте, больше похожем на небольшую мраморную сцену, в потоке солнечного света застыло самое потрясающее существо, которое следователю только доводилось видеть.

О, он был заядлым охотником, ходившим и на кабана, и на медведя, и даже на кикимору (последнее, впрочем, вышло случайно), а еще – следователем ДДД, повидавшим много всякой Другой дряни, но зверь, гордо возвышающийся в розетке солнечных лучей (теперь Фигаро заметил, что оптический эффект добавляло несколько призм, хитро вмонтированных в пол и дробящих солнце на веера сверкающих радуг) задел некий глубинный эстетический нерв следователя, и Фигаро только и мог, что обалдевше приоткрыв рот медленно прохаживаться вокруг удивительного шедевра неведомого таксидермиста.

Чем-то это существо походило на мантикору, точнее, на тот идеализированный образ этой твари, который так любили изображать на своих гербах приближенные к Их Величествам Высокие дома: покрытое жемчужной шерстью могучее львиное тело, лобастая голова обрамлённая нимбом жесткой гривы, когтистые лапы (ударом такой, подумал следователь, можно было бы отправить в свободный полёт самого большого в мире медведя) и длинный хвост, заканчивающийся широким остриём, напоминавшим, однако, не мантикорье жало, а, скорее, лезвие палаша. Пасть существа была слегка приоткрыта, являя на всеобщее обозрение ряд внушительных зубищ, а к могучим бокам прижимались крылья – явно рудиментарные и неспособные поднять такую тушу в воздух. В глазницы создания неизвестный таксидермист вставил два грубо огранённых мориона, чья чернильная поверхность искрилась, но, в то же время,