Качели времени. Мама! - Тамара Егоровна Кореневская
Однако это я сейчас могу рассуждать так здраво, и даже пожалеть тех, кто ведет себя не слишком хорошо по отношению к горюющему. Но когда у меня самого будет беда, не думаю, что буду оправдывать неумных окружающих. Не до того человеку в такой момент. И не обязан он оправдывать других, отодвигая свою боль. В такой момент нужны силы пережить свое горе, а не стараться найти что-то хорошее в других. Или держаться, как советовала старушка из моего сна. За что и как держаться, когда привычный мир выбили из-под ног? Найти бы силы, чтобы прожить это темное время!
Глава двенадцатая. Коварство смерти и любви
— Оксинт! — негромко позвал Томас. — Ты еще тут?
Я вздрогнул, и перевел взгляд на мужчину. Кажется, я слишком глубоко ушел в свои мысли. А что он вообще хотел?
— Я хочу показать, как сложится твоя жизнь. Чтобы ты убедился, что она будет, и будет счастливой.
— Я не верю в то, что буду счастлив без мамы.
— Ты долго не будешь в это верить. Но это будет. Показать?
Я безразлично пожал плечами. В ответ Томас втолкнул меня прямо в водную стену. Я хотел было возмутиться, но тут понял, что на меня, вопреки ожиданиям, не льется вода. Огляделся и вздрогнул, так как обнаружил себя прямо на кладбище из моего видения. В метрах пяти от нас стояла скорбная процессия, а у страшного деревянного ящика, гроба, я увидел безучастного к происходящему отца, сестру и… И себя!
Я оглянулся. Томас стоял у меня за спиной, и тоже наблюдал за происходящим.
— Как я могу быть и тут и там сразу? — поинтересовался я у него шепотом.
— Это просто видение. Ты смотришь версию своей жизни после… Ну ты понял. Этого будущего еще нет, потому что все сейчас зависит от твоих действий.
Я кивнул, и снова уставился на похороны. Зачем он мне опять это все показывает? Здесь я точно не счастлив, и вряд ли таковым буду!
— Это самый черный день в твоей жизни, мальчик. Ты в первый раз столкнулся с горем, с утратой. В первый раз смерть подошла настолько близко к тебе. И не просто подошла, а забрала одного из самых дорогих людей. И теперь ты не понимаешь, как можно вообще жить дальше. Зачем тебе эта жизнь без нее. И как в принципе возможна жизнь, когда у тебя из сердца грубо вырвали самое главное.
Я слушал его, и смотрел на себя, стоящего у гроба. Не знаю, читал ли Томас мысли меня в видении, или вспоминал то, что чувствовал сам. Но в выражении своего лица я видел все, о чем он говорил.
— Ты очень сильно любишь маму. Невероятно сильно. Но главное коварство смерти и любви в том, что лишь когда ее не станет, когда ты будешь лишен возможности рассказать ей о своих чувствах, ты поймешь, насколько действительно сильно ее любишь. Настолько, что это известие будет больнее удара под дых. У тебя будто закончится кислород. Нет, физически все будет как прежде. Ты дышишь, говоришь, двигаешься. И в то же время, будто бы находишься в вакууме, в вязкой жиже, которая не дает двигаться твоей душе. Нечем дышать, да и незачем. Тебе больно, и боль эта только в первый момент резкая, выворачивающая тебя наизнанку. Она будет с тобой, но трансформируется. Из резкой, как удар ножом, в глухую, постоянно ноющую. Вот здесь, в районе солнечного сплетения появится камень. И будет с тобой очень долго.
Тихий голос Томаса действовал на меня гипнотически. Или же он снова что-то делал со своим минералом? Не знаю. Но я словно очутился там, возле разверстой ямы, которая заменит моей маме наш уютный дом. Не было стены дождя за спиной, не было моего «проводника» рядом. Я стоял, и сжимал в своей руке руку сестры. А сам не мог отвести взгляд от маминого лица, зная, что вижу ее в последний раз.
В глазах двоилось от слез. Я плакал, и казалось, пролил на жирную черную землю уже весь мировой океан. Но откуда-то брались новые слезы, а боль, о которой говорил Томас, была в этот момент вовсе не камнем. Скорее, она напоминала обжигающе горячее море, волны которого то накатывали, то отступали, то снова стремились сжечь мою душу.
— У землян есть такое понятие, как пять ступеней принятия утраты. Это отрицание, гнев, торг, депрессия и смирение. У тебя будет все это. Первое — отрицание. Это странно. Ты знаешь, что ее больше нет, ты увидишь собственными глазами, как закроется крышка гроба, как ее физическую оболочку опустят в яму и засыплют землей. Ты знаешь. И отрицать вроде нечего, да? Но ты будешь звать ее, словно она по-прежнему рядом. Кто-то, не слишком умный, начнет рассказывать тебе, что так ты сделаешь ей хуже, что надо отпустить. Но нельзя требовать от ребенка, да и от взрослого тоже, сразу отпустить человека, с которым у вас, по сути, была одна жизнь на двоих. И ты не сможешь. Умом ты все поймешь, но сердце долго будет отрицать, что ее больше нет.
Как созвучны эти его слова моим недавним мыслям. Да, кажется, Томас сам вспомнил, каково это — терять. Может, тогда он поймет, почему я хочу спасти маму.
— Потом настанет очередь гнева. Я много раз задавался вопросом: что же является самым совершенным механизмом во Вселенной? Человеческая психика или человеческий же организм? Да, и в том, и в другом случаются сбои, которые приводят к заболеваниям… Но если эти механизмы работают корректно, в них отлажены все процессы. И они сами заботятся о том, чтобы любые негативные последствия извне не нанесли им вреда. Наш разум может и не знать, что ему делать. Но психика сама о себе позаботится.
Я с недоумением глянул на него. К чему это замечание? А Томас продолжил
