Лев Гурский - Есть, господин президент!

Сгубило его, однако, не столкновение машины с каменной стеной: ремень безопасности оказался пристегнут, пневмоподушка сработала. И уже тем более ни при чем были выстрелы из караульных «манлихеров», не оставивших пробоин ни в лобовом, ни в боковом стеклах. Все свои три ранения — в грудь, в живот и в плечо — лысоватый и круглолицый обладатель белого клубного пиджака, шелковой бордовой косоворотки и синих теннисных гетр в обтяжку явно получил до того, как пересек границу Кессельштейна. Непонятно было, как он вообще мог вести машину в таком состоянии и почему до сих пор еще жив.

— Герр Кунце, мне звать доктора? — боязливо проговорила фрау Дитмар, свешиваясь с веранды. В руке она держала телефонную трубку.

Капитан кряхтя опустился на корточки, пощупал пульс раненого и вздохнул:

— Уже пастора, фрау Дитмар. И побыстрее.

— А что, если он вдруг мусульманин или, например, буддист? — поинтересовался дотошный Макс-Иозеф. Присев рядом с папой на корточки, он внимательно разглядывал лицо хозяина «мерседеса». — Может, надо сперва посмотреть его документы?

— Если он даже честный католик, мы ничем его не выручим, — сердито буркнул капитан. — Ты же знаешь, кроме преподобного отца Фриша у нас в герцогстве нет никого по этой части…

Тем не менее герр Кунце для порядка проверил карманы пиджака и нашел только сложенный вчетверо лист плотной бумаги. На паспорт или водительские права это никак не тянуло.

— Что там? — с любопытством спросил Макс-Йозеф, пока отец изучал находку, рассматривая лист и так и эдак.

— Не разберу… вроде по-латыни. На, сам читай. — Капитан сунул бумагу сыну. И, не удержавшись, ехидно прибавил: — Это ведь ты в нашей семье мастак по части иностранных языков.

Герр Кунце намекал на учебу сына в Гейдельбергском университете. Десять лет назад отпрыск бравого капитана успешно закончил факультет филологии, но, вместо того чтобы погрузиться в науку, внезапно увлекся мотоциклами. Связался с байкерами, стал раскатывать на своем фырчащем железе по всей Европе и, по расчетам безутешного отца, вскоре должен был сломать себе шею или, как минимум, сесть в тюрьму. Однако не случилось ни того, ни другого. Через пару лет блудный Макс-Йозеф возвратился на родину, где открыл небольшую мастерскую для «харлеев», «хонд» и прочего двухколесного металлолома. Хорошо еще университетские знания приносили кое-какую пользу. Во всяком случае сын капитана гвардии мог объясниться с любыми туристами, причем с некоторыми болтал довольно бойко. Наверное, о мотоциклах же.

В ту секунду, когда Макс-Йозеф взял в руки найденный лист, умирающий открыл глаза. Он с трудом сфокусировал взгляд на герре Кунце и почти беззвучно зашевелил губами. Капитан наклонил ухо к самому лицу человека из «мерседеса», чуть-чуть послушал. Затем отодвинулся, разочарованный.

— Ну-ка, сынок, поговори с ним сам, — скомандовал он. — Сдается мне, он по-нашему совсем ни черта не умеет.

— Ду ю спик инглиш? Парле ву франсе? — немедленно затараторил Макс-Йозеф, придвигаясь ближе.

Человек в белом пиджаке перевел мутнеющий взгляд с Кунце-старшего на Кунце-младшего, сморщился и тихо шепнул:

— Poshol nа her, mudak!

После чего умер уже окончательно.

Часть Первая Бульон из намеков

Глава первая Канун вендетты (Яна)

— Брысь, Пульхерия! — сказала я и невежливо столкнула кошку на пол. — Тут и без тебя, сестричка, тесно. Сама разве не видишь? Ванна, раковина, стиральная машина, фен, шкафчик со склянками. Полным-полно вещей. Для флоры и фауны место не предусмотрено.

В прошлой жизни моя кошка была рыбкой. Или пожарником — одно из двух. Всякий раз, когда я наливаю воду в ванну, кошка прибегает и усаживается на край. И балансирует там, уставясь на блестящую водяную струю, до тех пор, пока я не поверну кран или не вытурю прочь незваную гостью. При этом о своей нынешней, то есть кошачьей, природе она не забывает и брезгливо поеживается всякий раз, когда брызги попадают ей на шкурку. Однако сидит.

— Мур, — огорчилась Пульхерия и ушла на кухню проверять свою пустую миску. Вдруг там за последние пять минут образовалось граммов триста свежего палтуса? Кошка моя, в принципе, всеядна и охотно лопает сухой корм. Но помечтать любит о высоком.

Пульхерия — имя благоприобретенное. Его нарастила я сама, для солидности. Когда эта рыже-бело-черная живность размером с крысеныша была подарена мне папочкой на новоселье, ее еще звали просто Пуля. Мой папа Ефим Григорьевич Штейн выудил самое дорогое ему слово из профессионального лексикона и отдал его кошке. Только не подумайте, что мой предок — егерь или снайпер. Он преферансист. Всю жизнь он отпаял в своем радиотехническом НИИ, получая копейки, и лишь теперь, после выхода на пенсию, стал зарабатывать более-менее нормальные деньги. В общем-то, папа намекал, что готов подарить мне в придачу к Пуле еще и столовый гарнитур, или навороченный ноутбук, или арендовать для меня катер на все лето, но я очень ласково эти благородные идеи отмела. Спасибо, папочка, не надо. Твоя спокойная старость нуждается в радостях жизни, которые стоят денег. А я девушка самостоятельная, самолюбивая и временами даже обеспеченная. Что захочу, куплю себе сама. На родительской шее я старалась не сидеть с юных лет, а сейчас не буду и подавно.

Я кинула в ванну щепотку красной ароматической соли с календулой, попробовала мизинцем воду и решила, что минуты через три температура будет как раз: не сваришься, но и не замерзнешь.

И тут проснулся зараза телефон, лежащий между феном и шампунями. Дзынь-дзынь-дзынь — это, конечно же, Кусин. Нормальные люди с утра меня не дергают. Знают, что в гневе я бываю страшна. А вот Вадик иногда теряет чувство реальности. Он думает, если мы два года сидели за одной партой и разок-другой целовались в девятом классе, то теперь у него на меня эксклюзив. Большая ошибка.

— Да-а! — сказала я трубке.

— Привет, старушка! — жизнерадостно пробулькал Вадик. — У меня тут вечером прямой эфир, кнедлики с Ксан-Ксанычем, и я хотел проконсультироваться…

— Здесь нет никакой старушки, — холодным гестаповским тоном оборвала его я. — Вы ошиблись номером.

Слабонервный профессор Плейшнер после таких слов схватился бы за сердце и кинулся жевать горстями цианистый калий. А толстокожий, как бегемотище, Вадик просто повесил трубку: решил, что и вправду ошибся. И быстренько набрал мой номер снова.

— Да-а! — сказала я тем же тоном.

— Ефимовна, ты, что ли? — спросил Вадик. Уже с некоторым сомнением.

— Нет, не я! — К своему прежнему гестапо я присовокупила еще ледяное презрение Снежной Королевы, которую некий болван вздумал угостить горячими пончиками.