Семён Данилюк - Убить после смерти

Вот тут-то я и подоспел.

— Даже сейчас как вспомню, так плющит, — Ксюшу и впрямь перетряхнуло от воспоминания. — Ведь это один случай на тысячу, чтоб при контрольном выстреле у убийцы заклинило оружие. — Вот видишь, значит, судьба играет на моей стороне, — попытался отшутиться Павел.

— Но не вечно же! Нельзя испытывать ее на излом. В конце концов и у твоей везучести есть предел. Устанет мучиться ангел-хранитель и бросит. Помяни моё слово, — бросит! И то удивляюсь, сколько в нем терпения. — Опять ты в свою поповщину ударилась, — пробурчал Павел. Не очень, впрочем, уверенно. События последнего года кого хошь убедят в существовании потусторонних сил. — И потом давай откровенно, — Ксюша решилась отступиться от обычной деликатности. — Надо же хоть чуть-чуть соизмерять свои желания с реальной жизнью. Допустим, в конце девяностых вам повезло за небешено дорого отхватить стеклозавод.

— Отхватить?! — тотчас вскинулся Павел. — Да когда я пришел, завод загибался. Зарплату не платили. Меня, если хочешь знать, на собрании весь коллектив едва не на коленях просил на директорство.

— Знаю, знаю, — неохотно признала Ксюша.

Всё она, конечно, знала. Впрочем, как и вся Калуга.

Павел Игумнов слыл удачливым, и что важно, крутым предпринимателем. В середине девяностых вместе с друзьями детства Андреем Мазиным и Евгением Сапегой организовал автомастерскую, открыл несколько моек. Попытки криминала взять махонький, но успешный бизнес под контроль натолкнулись на жесткое противодействие друзей. Прежде всего — Игумнова. После нескольких стычек «братки» убедились — этого можно сломать, но не согнуть. Убедились — и отступились. Ломать оказалось небезопасно, а самим ломаться не с чего — не те сверхприбыли. Так и оставили утлый чёлн продолжать свободное плавание в мутных волнах российского предпринимательства. Сильно друзья не разбогатели. Но в областных масштабах считались людьми состоятельными. Настолько, что после обвала девяносто восьмого года руководители Лужского стеклозавода уступили им тонущее под бременем долгов предприятие едва ли не за бесценок. На этот бесценок заработанных на ремонте автомашин средств как раз хватило. Но оказалось, что приобрести и владеть — разные вещи. Необходимо было проплачивать долги, зарплату. А главное — модернизировать дряхлое оборудование. Завод оказался чемоданом без ручки. Павел бросился по банкам. Увы, кредитовать фактического банкрота охоты ни у кого не нашлось. Компаньоны бились, выгадывая каждый рубль. Дабы просто удержаться на плаву. Через пару лет инвестиционный климат в стране слегка потеплел, и в Калуге объявилась итальянская фирма, согласившаяся перекупить завод. Намаявшиеся в безденежье Мазин и Сапега готовы были уступить свои акции, но, увы, уперся Игумнов. «Если согласны платить, значит, завод ст о ит больше. Надо только поднапрячься, перезанять денег, и тогда сами будем в шоколаде», — убеждал он друзей. Увы! Но точно так же рассудили и бандиты. Раз итальянцы готовы купить завод, значит, на его перепродаже можно заработать. Следовательно, надо отобрать завод у нынешних владельцев и перепродать самим. Завод не автомастерская, — тут было за что «ломаться». Компания «Вектра», за которой скрывалась криминальная группировка, возглавляемая калужским авторитетом Степаном Голутвиным, сделала друзьям коммерческое предложение, — уступить акции по себестоимости. В подтверждение серьезности намерений голутвинские боевики привели аргументы: угнали новенькую «Тойоту» Мазина, сожгли дачу Сапеги, прямо на автостоянке взорвали джипчик Игумнова. Вроде как намекнули. Мазин и Сапега подтвердили готовность к переговорам. Но вот Игумнов! Этот намеков решительно не понимал. Даже после покушения, едва не стоившего ему жизни, не изменился. Выйдя из больницы, принялся с прежним рвением носиться по банкам в поисках кредита. Судьба упрямца стала казаться предрешенной.

— Павел, милый! — с мольбой в голосе произнесла Ксюша. — Взгляни наконец на вещи трезво. Сколько можно брёдать впотьмах? Вся твоя жизнь превратилась в поиск денег. Но их как не было, так и нет. Всем, кроме тебя, ясно, что завод не поднять. Его надо продать и отойти в сторону. Не хочешь из принципа отдать Голутвину, верни опять итальянцев. И негодяя Голутвина умоешь, и сам будешь в шоколаде. — Какие все вокруг легкие, — продать! И умные задним числом — все, оказывается, видели, что не поднять, — желчно процедил Павел. — Да если б наше банковское жлобьё раскошелилось хотя бы на два жалких «лимона», этого хватило бы, чтоб реконструировать поточную линию. И мы сразу выходили на прибыль. Я ж всё просчитал!

— Он просчитал! — простонала Ксюша, страдая от невозможности взломать железобетонную упертость мужа. — Господи, Павел! Чего за эти годы добился? Хоть теперь-то спустись на землю! Да нет дураков давать кредит без надежного обеспечения! Тогда не было, и теперь нет!

— А вот и есть! — торжествующе выкрикнул он. — Есть! Жаль только, что припозднилось. Эх, если б эти трусы акции свои не спустили, хрен бы я от завода отступился!

Ксюша скривилась, будто от зубной боли. — Да любой нормальный человек на месте Мазина и Сапеги сделал бы то же самое. И то из-за тебя сколько тянули. А так — продали, да и отошли.

— Отдали за поди знай что! — Пусть! Зато живы.

— Так и я жив, — Павел усмехнулся победительно и тем совершенно вывел жену из себя.

— Да ты жив-то только благодаря мне! — надрывно выкрикнула она.

Это было правдой! Раны, особенно в животе, в первый момент показались смертельными. К тому же началось воспаление, пошли спайки. Полгода, почитай, безвылазно мы с Ксюшей провели в районной больнице. Сначала в реанимации, потом в обшарпанном больничном коридоре, куда за неимением мест клали безнадежных. И только после того как Мазин с Сапегой «занесли» главврачу, — в одноместной палате. За эти месяцы пережили три полосных операции. Положим, за операции отвечал я. Но заживление шло безумно трудно. Только воля хрупкой молодой женщины продолжала тащить мужа с того света, не давая разувериться врачам. Да и мне тоже. Анхэ настаивал, чтоб я отступился, — все— таки мой хранимый и впрямь превысил меру отпущенной судьбой удачи. Может, я и послушал бы его, если б не трехжильная Ксюша. Она жила меж домашней плитой и больничной палатой. Прибегала с утра, меняла судно, переворачивала мужа, чтоб не было пролежней и отека легких. У нянечек и медсестер, несмотря на подношения, руки до этого не доходили. Правда, иногда по ночам, когда никто не мог видеть, отчаяние накатывало и на нее. И тогда, стараясь утешить и снять головную боль, я легонько щекотал ее за ушком. Она вздрагивала, оглядывалась бессмысленно. Изумлялась наступившему внезапно облегчению. А после, будто поняв что-то, недоступное прочим, благодарно улыбалась. И, успокоенная, засыпала, положив голову на колени мужа. Так вдвоем его и вытянули. Признаюсь, когда всё кончилось, мне стало очень не хватать этих совместных ночных бдений.