Последний тигр - Татьяна Белова

Малькольм отвлёкся от чёрных плащей и увидел всадников.

Пересекая рыночную площадь, мимо них ехала процессия, гости были все в белом с ног до головы.

— Малькольм, не отходи от меня, — испуганно сказала мама, дернула его за руку и прижала к себе.

Горожане в страхе разбегались, боясь попасть под яростный хлыст, стражники же к разочарованию Малькольма отворачивались, никто не осмелился и слова сказать.

Белые капюшоны заняли всю площадь, спешились и встали кольцом. В центре уложили крест на крест две деревянные балки и сколотили, потом выволокли мешок. Малькольм подумал, что там зверь, дергается, рычит, скулит, но оказалось человек. Его вытряхнули из мешка и привязали к кресту, а потом вылили сверху бочонок масла.

Мама тихо ахнула и потянула его прочь от страшного зрелища. Обратно в лагерь они почти бежали. Малькольм не понимал отчего они бегут и постоянно оглядывался, ожидая увидеть погоню, но на дороге кроме них никого не было.

А потом случилась и вовсе удивительная вещь, переговорив с мамой, отец вдруг объявил, что они уезжают, сейчас же, немедленно. Дядя Ян хмурил лохматые брови, широкие плечи его опустились, на лбу выступила испарина, но и он не думал спорить с братом.

Дед Серат, с удивительной для полуслепого старика сноровкой, собирал вещи. Циркачи не спрашивали ни о чем, не уговаривали остаться, накануне представления им было чем заняться и вся труппа быстро вернулась к своим делам. Малькольму стало обидно до слез, что никто с ними даже не попрощался, он закусил губу и залез с головой под одеяло.

Осенний полдень холодно и безразлично смотрел вслед крытой повозке. Солнце изредка выглядывало из-за туч и пряталось обратно. Небо, запятнанное черной сажей вороньих крыльев, пухло хмурыми облаками, вот-вот тоже собираясь расплакаться.

Его разбудил крик матери.

— Беги, Малькольм, беги!

Мальчик вскочил как раз вовремя, широкое лезвие разрубило каркас повозки почти до самых колес. Не помня себя от страха, Малькольм скатился вниз, вскочил и оглянулся, брата и деда в повозке не было.

Дядя Ян лежал на земле с перерезанным горлом. Рядом лежал отец. В косых струях дождя, в отблесках факелов, лицо его выглядело страшно. Рука сжимала секиру, но телу без головы она была не нужна.

— Беги! — привел его в чувство отчаянный крик матери. Малькольм увидел, как сильная рука в латной перчатке схватила её за косы и дернула назад, острое лезвие с одного удара пробило грудную клетку.

Вспыхнула повозка, огонь шипел разъяренной кошкой, выгибая спину под струями дождя. В двух десятках шагов качающейся стеной виднелся лес, единственное спасение, но Малькольм не добежал. Высокая фигура, закутанная в белый плащ, встала на пути. Человек скинул капюшон и воздел руки над головой.

— Ас-та ра-ба та-ли-мас ва-аарг…

Слова дрожали, срываясь с обескровленных губ. Из широких ноздрей незнакомца вытекала черная струйка крови. Малькольм закричал и кинулся на врага. Он подпрыгнул, как учил его отец, врезался коленями в грудь белого, вцепился ногтями в перекошенное лицо, оттолкнулся и кубарем полетел в овраг. Не почувствовав боли, тут же вскочил и помчался в чащу. Лес будто расступился ему навстречу. Рыжей молнией, в страхе прижимая уши, сквозь заросли мчался полосатый котенок, он искал укрытие. Деревья склоняли к нему головы, раскрывали объятия бугристые корни, даже своенравная малина спрятала коготки.

Последний Тигр должен выжить.

Книга первая

Обитель Святого Ёльма

1

— Порождение нечистого в лесу завелось, — выпалил с порога Веридий. Жалкий, изъеденный страхом, как шуба молью, он замялся на пороге. Войти не решался, а выбежать прочь остатки гордости не позволяли. В трапезной воцарилась неуютная, непривычная тишина, двенадцать собравшихся оглянулись на него и терпеливо ждали, что дальше скажет.

— Да не сойти мне с этого места, если я вру! — собравшись с духом, продолжил лесничий. Утер шапкой вспотевший лоб, оторвал свинцовые ноги от пола и протопал на середину залы. — Зверюга, господари, зверюга размером с телёнка! И зубы кольями и когти как грабли, и глаза красным горят. Раздери меня Хатт, если своими глазами не видел, как перемахнуло чудовище через Монастырку одним махом и скрылось в чаще.

Тишина взорвалась сначала смешками, а потом и вовсе неуёмным хохотом. Весь свет городского Собрания, раскрасневшиеся благородные мужи, от попа до советника Торговой палаты, просто посмеялись над трясущимся Веридием.

— Да ты принял чего на грудь, мил человек, оттого тебе с раннего утра лешие с когтями мерещатся, — заявил, ухмыляясь в усы, дарь Марций. Судья. — Ты господарям, трапезу то зачем портишь?

— Не пил я, Создателем клянусь! Вышел к колодцу, воды в дом принести, а он сидит, глаза красные таращит, я за вилы, а он через забор, а потом к реке. Монастырка, это тебе не ручеёк какой, а он одним махом на другом берегу оказался.

— Да хватит сочинять Веридий, в темноте, небось, привиделось, — недоверчиво фыркнул кузнец. Здоровенный, как медведь, он щурил красные от избытка пива глаза и взгляд его не сулил лесничему ничего хорошего. Веридий попятился, трясся кудлатой головой, сжал до белого губы, но продолжал гнуть своё.

— Пожалеете, господари, ох, пожалеете! Чудище есть, вот увидите!

Кто-то особо недовольный швырнул в стену грязную тарелку. Трапезная наполнилась шумом и криками, пьяные господари ни в чем себе не отказывали. Веридий, больше не заботясь о гордости, выбежал прочь. Вслед ему неслась брань и смех. Только лицо градоначальника, Арниса Хёльма, потемнело, и это налились кровью старые шрамы.

2

Дорога разбегалась, но как-то неохотно, словно раздумывала свернуть, не свернуть. Так и вышло, что поначалу еле заметная тропка, далее набралась уверенности, широко растеклась и встретила удивлённых путников необъятной полосой, по которой и три телеги легко разъедутся.

Указатель на дороге гласил:

«Сешаль — Обитель Святого Ёльма»

— И не сразу найдёшь, как запрятались, — пробормотал себе под нос Орис и обернулся к деду. — Не передумал еще? Вон тракт, совсем близко, свернём и махнём куда-нибудь в мирские дебри, под сень греха и разврата?

— Топай лошадка, топай, не слушай искушающих речей безбородого мальчишки.

— Вот сдались же тебе эти Святые, дед, — серьёзно начал Орис, и тронул коня. — Хоть бы сказал, чего ищешь.

Рыжий мерин, пятилетка, прозванный Ослом, вдруг своенравно затряс гривой и попятился. Не успели путники и двух шагов по святой земле сделать, как навстречу из леса выехали трое облаченных в латы гернов. Герб на груди местный, жёлудь, да лист дубовый, а гарды мечей тряпицами красными обмотаны.

Орис