Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

После смерти мы возвращаемся в Род, — и остаёмся навсегда его частью, приходя к живым снова и снова. Заспиртованные уши продолжают слышать всё, сказанное у надгробия, а неясные силуэты говорят из тени, — но, увы, могут читать твои ответы лишь по губам. Дедушка Бернард из посмертия продолжил учить меня колдовству, знаменитая Урсула наставляла на пути Старшей, вечно недовольная Меридит пересказала тысячу грязных сплетен о каждом из Родов, а к саркофагу Мирчеллы я спускалась, чтобы петь. Мы раскладывали мелодии на голоса и вели их там, среди свечей, вдвоём.

— Я считаю, — сердито начала Меридит, — мы должны оградить юную Бишиг от тлетворного влияния безрассудной девчонки, которая…

Мясная стружка закончилась. Двуногая горгулья с острым, как гигантское шило, носом обняла мою ногу руками-ножницами. Я погладила гребень, перебрала пальцами вложенные в тонкое тело чары, поправила пару узлов, раздумывая, не забрать ли её в мастерскую на полную переборку, — и как раз тогда за спиной хлопнула дверь.

— Мастер Пенелопа, — крикнул, высунувшись на улицу, мой оруженосец Ларион. — Приехал какой-то упырь из банка. Утверждает, что ему назначено!

Я вздохнула. Утро закончилось; дела навалились на голову и грозились сломать череп. Сперва банкиры, затем городская полиция и потенциальный новый контракт, в обед заедет Лира, потом нужно будет проверить, что натворил по моему заданию Ксаниф, а после этого…

В общем, как ни крути, это был роскошный момент, чтобы выйти замуж.

ii

Амбассадором восхитительной идеи была, конечно же, бабушка.

Бабушка Керенберга не была настоящей Бишиг, — она выбрала вступить в Род, когда вышла за дедушку Бернарда. Это было так давно, что вместо свадебной фотографии у них был выписанный маслом свадебный портрет, парадный и пафосный, на фоне мрачных шпилей облепленного фигурами горгулий особняка Бишигов. На этом портрете она была маленькой и нежной и смотрела на супруга снизу вверх, с обожанием и любовью, — но это было, конечно, пустое творчество художника.

По правде я не видела женщины более жёсткой, чем бабушка Керенберга. Ей не нужны были железные рукавицы, потому что у неё были железные руки: урождённая Морденкумп, когда-то она мяла любой металл, будто он был пластилином. После свадьбы делать так она разучилась, но для дедушки всё равно стала не столько дамой сердца, сколько соратником и воином-побратимом.

Дети у них появились очень поздно, — сперва такой же холодный, как они оба, Барт, а затем романтичная Мирчелла; после смерти дочери дедушка довольно быстро сдал, зачах и сошёл в склеп.

Бабушка Керенберга не была Бишиг по рождению и силе, и вместе с тем была настоящей Бишиг — несгибаемой и твёрдой. Когда Комиссия по запретной магии обвинила папу в чернокнижии, он отрёкся от Рода, и больше никто из нас никогда его не видел. Мама тогда получила развод и вернулась домой, на остров Бранги, а нас с сестрой забрала к себе Керенберга. Мы выросли здесь, в мрачном старом доме, памятнике развалившейся семье; и вот теперь я — Старшая Бишиг, и величие Рода — моя забота.

По крайней мере, формально. По правде же, многим до сих пор заправляет бабушка. И занимает она весь помпезный второй этаж, в том числе парадный кабинет с эркерами и массивными ритуальными зеркалами.

— В Огиц вернулся Се, — торжественно объявила она, стоило мне войти.

Маленькая и сухая, она едва торчала седой макушкой над массивным столом, выстеленным чёрным сукном.

— Бывает, — я пожала плечами. — И что с того?

Бабушка довольно засмеялась. Зубы у неё были белые-белые, и на изрезанном морщинами лице её улыбка казалась жутковатой.

— Ёши Се приезжал утром, — загадочно продолжала она.

Я вздохнула. С годами бабушка полюбила нагонять туману на самые простые вещи.

— Сколько он хочет?

— О, моя дорогая, он хочет многого!

— Ты этому так радуешься?

Это сейчас народы если не дружат, то сожительствуют в мире, и в вольном, выросшем при университете Огице можно встретить и колдунов, и двоедушников, и даже детей луны. Но ещё совсем недавно здесь были земли Кланов, здесь молились Полуночи, а не знающие морали мохнатые могли оборачиваться прямо на улице и обнюхивались при встрече. Лунные и сегодня живут в хрустальных друзах высоко в горах и там же занимаются своими странными вещами, а наши острова торчат острыми зубьями скал из колдовского моря.

Острова невелики, и каждый из них принадлежит одному из Больших Родов, — а прочие Рода обживают их на вассальных правах. И пусть Бишиги считаются на словах Большим Родом, это не совсем правда: наш остров называется Бишиг-Се, и ровно его половина принадлежит Ёши, последнему из Се.

Ёши один, а Бишигов — почти три дюжины. И каждый раз, когда он забирает свою половину островной казны, мне хочется пристрелить его и открыть склеп Се на поругание чайкам.

— Ёши Се был очень мил, — хихикнула бабушка. — Он притащил мне букет из папоротников, представляешь? Я передала его на кухню!

— Приятного аппетита, — мрачно пожелала я. Я терпеть не могла маринованный папоротник, меня от него сразу начинало мутить. — Так какая сумма? Я общалась сегодня с банком по поводу брокерского счёта и надеялась вывести хотя бы пятнадцать тысяч на ремонт крыши, но если депозитария будет не…

— Он не хочет денег, моя дорогая.

Мне на мгновение показалось, что я ослышалась.

— Как это — не хочет?

— Не хочет, — повторила бабушка, белозубо скалясь. — Он предлагает нам, как там он выразился… тьфу ты, «совместное процветание».

Я вспомнила прошлое его предложение, по счастью, изложенное письменно, и заскрипела зубами.

— Никаких, — твёрдо сказала я, — никаких казино на острове не будет!

— Ну что ты! Я сразу ему так и сказала. Ёши Се предлагает объединить Рода, моя дорогая. Ёши Се готов стать Бишигом.

Я задумчиво прокатила эту мысль внутри головы. Ёши Бишиг — это звучало кошмарно немелодично, но вместе с тем до ужасного соблазнительно. Мы смешаем с ним кровь, мы дадим ему имя, мы объединим склепы зеркальным коридором, и тогда остров Бишиг-Се станет островом Бишиг, наш голос в Конклаве станет ещё немного весомее, а деньги перестанут улетать в трубу чужих пустых развлечений. В брачном договоре можно будет прописать, чтобы Старшим всегда становился колдун с изначальным даром, Наследником Рода останется мой кроха-племянник, а…

Всё это было так привлекательно, что о технических деталях я вспомнила не сразу.

— Кого он хочет? — безразлично спросила я.

— О, — бабушка театрально развела руками, — ты знаешь, моя дорогая, ему всё равно.

Пусть говорят, что густую, чёрную колдовскую кровь время размыло в стыдную красную воду, — и всё же в нашей крови ещё бьётся большая сила.

Это её капли я вкладываю в мёртвую материю, чтобы создать в ней сознание будущей горгульи. Это её вытягиваю в нити, чтобы сплести из них сети защитных чар. Это она пульсирует во мне в такт течению времени, это она соединяет меня с прошлым и будущим, это она гудит, как тетива, и благодаря ей я всегда знаю, как верно.

Двоедушники болтают, будто жизнь — это дорога. Однажды, в самую долгую ночь года, двоедушник ловит за хвост своего зверя и, якобы, свою судьбу; после этого он учится обращаться и считает себя взрослым. Мохнатые живут, кажется, вовсе не приходя в сознание, во всём покорные придумке их странной богини-Полуночи.

Другое дело — дети луны, искры сознания, заключённые в тюрьме бессмысленной телесности. Все лунные, кого мне довелось видеть, были не от мира сего; они берегут тайну своих девяти имён, увлечены красотой и разглядывают мир с непосредственностью ребёнка, впервые вошедшего в галерею современного искусства.

А в колдунах говорит кровь, всё в нас создано ею и однажды в неё вернётся. Кровь звенит во мне, и все, кто связаны с ней, стоят за моей спиной.

Чёрное в нашей крови — это слёзы Тьмы, каждая из которых создала когда-то силы колдовских Родов. Есть лишь один способ войти в Род, в котором ты не был рождён: стать отражением кого-то другого.