Пер Валё - Стальной прыжок

Далее шло совершенно непонятное замечание:

КАК ЖАЛЬ, ЧТО СТАРЫЙ Й. НЕ С НАМИ! НАДЕЮСЬ, ЕМУ ХОРОШО НА НЕБЕСАХ!

Йенсен недовольно поморщился. Но продолжал читать о критических событиях в субботу:

КРАСНОЕ ГНЕЗДО РАЗГРОМЛЕНО НАМИ И ВОЕННЫМИ. МНОГИЕ ЧЕСТНЫЕ ГРАЖДАНЕ ОКАЗЫВАЛИ ПОМОЩЬ. КАКОЙ ДЕНЬ !

Через два дня:

СЕЮДНЯ В УЧАСТОК ЯВИЛИСЬ ДВА МЕРЗАВЦА-СОЦИАЛИСТА И ИМЕЛИ НАГЛОСТЬ ПРОСИТЬ О ЗАЩИТЕ! ПОЛУЧИЛИ ПО ЗАСЛУГАМ.

Запись от 12 ноября свидетельствовала о том, что для полицейских положение стабилизировалось:

ВСЕ ПРИХОДИТ В НОРМУ. ВОЕННЫЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ В ГОРОДЕ, НО МЫ СНОВА МОЖЕМ ЗАНИМАТЬСЯ ПЬЯНИЦАМИ.

Однако через день появился первый тревожный сигнал:

ВСПЫХНУЛА КАКАЯ-ТО ЭПИДЕМИЯ, ПОЛИЦЕЙСКИЕ АВТОМОБИЛИ ИСПОЛЬЗУЮТ В КАЧЕСТВЕ САНИТАРНЫХ МАШИН.

Затем последовало подтверждение:

В ГОРОДЕ ТЯЖЕЛОЕ ИНФЕКЦИОННОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ. ОКОЛО ТРИДЦАТИ ПРОЦЕНТОВ ЛИЧНОГО СОСТАВА УЧАСТКА ВЫБЫЛО ИЗ СТЮЯ. МЕДИЦИНСКИЙ ПЕРСОНАЛ ВСТРЕВОЖЕН.

После этого в течение недели не было никаких записей. И новая:

БОЛЕЕ ПОЛОВИНЫ ЛИЧНОГО СОСТАВА БОЛЬНЫ, МНОГИЕ УМЕРЛИ. ВСЕ АВТОМОБИЛИ ИСПОЛЬЗУЮТ ДЛЯ ПЕРЕВОЗКИ БОЛЬНЫХ И УМЕРШИХ В ЦЕНТРАЛЬНОЕ НАЛОГОВОЕ УПРАВЛЕНИЕ, ДОНОРОВ – В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ГОСПИТАЛЬ.

Через три дня:

БОЛЕЗНЬ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ЗАРАЗНА. ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ПЛОХО. ЛИЧНОГО СОСТАВА НЕ ХВАТАЕТ, НЕСМОТРЯ НА ПОМОЩЬ ВОЕННЫХ.

Далее шло всего три записи. Они были сделаны другим почерком и не подписаны:

ПОНЕДЕЛЬНИК, 25 НОЯБРЯ. ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ КОМИССАРА УМЕР СЕГОДНЯ. КРЕМАЦИЯ ПРОИЗВЕДЕНА НЕМЕДЛЕННО.

СРЕДА, 27 НОЯБРЯ. ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ. СУББОТА, 30 НОЯБРЯ. ВСЕ ПОЛИЦЕЙСКИЕ, НАХОДЯЩИЕСЯ В СТРОЮ, А ТАКЖЕ ВОЕННЫЕ ПОДЧИНЕНЫ МЕДИЦИНСКИМ ВЛАСТЯМ. ДОЛОЖИЛ ГЛАВНОМУ ВРАЧУ.

Последняя запись была сделана четыре дня назад. Больше в дневнике никто не писал.

Комиссар Йенсен внимательно перечитал дневник. Затем взял шариковую ручку и аккуратно записал:

СРЕДА, 4 ДЕКАБРЯ. 10.30. ПРИНЯЛ КОМАНДОВАНИЕ. УЧАСТОК ПОКИНУТ. Й-Н.

Закрыл дневник и положил его на место. Когда он снова сел за стол, ему показалось, что откуда-то, кажется, из подвала, донесся слабый шум.

16

Комиссар Йенсен спустился по винтовой лестнице, пересек помещение для патрульных, открыл стальную дверь и спустился в подвал. Недавно отстроенное помещение для арестованных было выкрашено в белый цвет, решетчатые двери сверкали никелем. Несмотря на пасмурную погоду и отсутствие искусственного освещения, в помещении было светлее, чем можно было ожидать. Большинство камер пустовало, однако две двери были заперты. Он заглянул в один глазок. На нарах под закрытым решеткой окном (окно находилось под самым потолком) лежала обнаженная женщина. Ее одежда была небрежно брошена на пол. Женщина лежала на спине, и Йенсену было достаточно одного взгляда, чтобы определить, что она мертва, и, по всей вероятности, умерла несколько дней назад. Ее кожа поражала неестественной белизной, глаза широко открыты. Женщина была совсем молодая. Светловолосая, с невыразительными чертами лица. Волосы под мышками и на лобке были выбриты. Если не считать удивительной бледности, смерть почти не изменила ее внешности. Очевидно, холод в неотапливаемом подвале задержал процесс разложения.

Йенсен не стал отпирать дверь, чтобы посмотреть на нее поближе, а направился ко второй запертой камере в конце коридора. И здесь на нарах лежал человек. Это был мужчина, и он был жив. Он лежал лицом к стене, закутавшись с головой в серое казенное одеяло. Казалось, он никак не мог согреться. В камере нестерпимо пахло мочой и экскрементами. Несколько мгновений Йенсен стоял не двигаясь и смотрел на лежащего человека. Затем достал связку ключей, отпер дверь и вошел в камеру. Человек повернул голову и взглянул на него. Кожа туго обтягивала кости его лица, налитые кровью глаза гноились. На подбородке и впалых щеках седая щетина.

– Что?—пробормотал он хрипло.—Кто?

– Сколько времени вы здесь находитесь? —спросил Йенсен.

– Четверо или пятеро суток,– сказал мужчина слабым голосом.—Что-то около этого.

– За что вас задержали?

– Как обычно. Алкоголь. Йенсен кивнул.

– Это мой третий арест.

Три ареста за незаконное употребление спиртного означали немедленное принудительное лечение в больнице для алкоголиков, или, как ее стали недавно называть, платной поликлинике.

– Но наутро за мной никто не пришел. Никто. Если бы не таз с водой для мытья, я умер бы от жажды.

– Вы здесь были все время один?

– Легавые… простите… полицейские вместе со мной привезли девку. Вы полицейский?

– Да.

– Мне она не казалась пьяной. Во всяком случае, она была не только пьяна. Я, правда, видел ее только при обыске, зато слышал, как она выла и выкрикивала что-то непонятное. Но вот уже дня два ее не слышно.

Йенсен снова кивнул. Затем посмотрел на мужчину и спросил:

– Вы можете идти сами?

– Смогу, наверно. Но я не ел с тех пор, как меня привезли. Только пил эту вонючую воду из таза.

– Следуйте за мной.

Арестованный вылез из-под одеяла и с трудом, покачиваясь, встал на ноги. Йенсен взял его под руку и повел в патрульное помещение. Мужчина был крайне истощен, но это, очевидно, следовало объяснить скорее хроническим алкоголизмом, нежели «курсом лечения голодом», которому он подвергся последние несколько суток.

В столовой по соседству с патрульным помещением Йенсен обнаружил несколько пачек печенья и пакет сухарей. Кроме того, он прихватил три бутьшки лимонада и два удостоверения личности, которые нашел в шкафу, куда обычно складывали на ночь личные вещи арестованных.

Он отвел мужчину в свой кабинет и, в то время как тот, осторожно и нерешительно отщипывая кусочки печенья, запивал их лимонадом, принялся внимательно изучать удостоверения.

Женщине было двадцать шесть лет. Незамужняя, по профессии оператор вычислительной машины, работала в Министерстве связи. За пьянство ни разу не арестовывалась, и сейчас причина ареста была иной: нарушение норм приличия.

Мужчине сорок семь лет, по профессии —разнорабочий. Трижды подвергался приводу в полицию; три красные пометки на его удостоверении свидетельствовали о том, что ему действительно предстояло пройти курс лечения. Продолжительность курса с каждым разом увеличивалась на месяц. Первый раз курс лечения занимал один месяц, второй—два, третий—три и т. д. После пяти курсов лечения человека заносили в категоршо неизлечимых и оставляли в больнице навсегда. Таков закон.