Юрий Леж - Перевертыш
Когда небо над городом только-только начало светлеть, будто раздумывая, если смысл выпускать утреннее солнышко прямо сейчас или стоит подождать еще часок-другой, дав возможность людям в этих краях чуть больше отдохнуть перед новым трудовым днем, в этот самый момент Пан проснулся. Неожиданно, будто вынырнул из сна, как из черного, глубокого омута, задыхаясь, жадно хватая пересохшим ртом воздух… «Похмелье…» — с тоской подумал Пан, вспоминая свои проводы в армию, со вздохом переворачиваясь на бок и утыкаясь в плечо тихохонько, вытянувшейся будто по «стойке смирно», лежащей рядом мулатке Шаки… или Шако?.. он сразу и не смог вспомнить, на ум приходили только ласковые, игривые пальчики и страстные губы девчонки… да еще то, что весь вечере он называл её сокращенно Ша, что бы не напутать с продолжением…
Мулатка неподвижно лежала на спине, широко распахнув глаза густо-табачного цвета, и — не дышала. Пан, еще не веря себе, потрогал девушка за плечо, теплое, живое, скользнул ниже по руке, пытаясь нащупать пульс, спохватился и прижал пальцы к шее. Пульса не было. Но не было и ледяного, мертвого оцепенения в теле. Мулатка, казалось, просто спала, но при этом и не дышала.
Пан приподнялся, сосредотачиваясь, пытаясь понять, может быть, он еще спит и видит причудливый кошмар, о каких иной раз рассказывали товарищи, но которых он сам ни разу еще не видел в жизни.
«Только спокойно, — подумал он, сбрасывая ноги на пол, — только спокойно, не спеша, без истерик…»
Поискав глазами и быстро определив, где же вчера он оставил снятую с помощью, б-р-р, уже никакой мулатки одежду, Пан быстро натянул казенные темно-зеленые трусы и сунул ноги в сапоги. Подумал еще секунду и, добавил к одежде майку. Только после этого, он сообразил, что начал не с того, и сунул руку под свою подушку. «Семен» мирно дремал там, успев оставить на чистой наволочке след от своей смазки.
Теперь, с пистолетом в руке, Пан почувствовал себя гораздо увереннее, и решил одеться по полной форме, никуда не торопясь. Так он и сделал, проверив сразу же содержимое карманов и кобуры. Все было в порядке. Вчерашняя записка официантки Джейн и местные дензнаки, вложенные в кобуру вместо «семена», были на месте.
Осторожно приоткрыв дверь, Пан прислушался, но коридор молчал предутренней, вздыхающей и посапывающей в сладком сне, тишиной. На всякий случай Пан оглянулся на постель, с которой только что встал. Мулатка по-прежнему лежала неподвижно.
Мягко и бесшумно, как учили на снайперских курсах, передвигаясь от своей двери к следующей, что бы поискать за ней старшего сержанта Успенского, Пан неожиданно вспомнил слова из классики: «А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать…»
«Вот уже и про нечистую силу подумалось, — сообразил Пан. — А что ж? Вполне подходит… лежит, не дышит и — не остывает. Чудеса…»
Осторожно нажав на рукоятку двери, он приоткрыл её, заглядывая внутрь помещения, но оно было пустым, кровать, как и в его комнате, занимающая центральное, главенствующее место, была аккуратно застелена. «Ищем дальше», — решил Пан, окончательно освобождаясь от липкого, противного ощущения нереальности происходящего.
Успенского он обнаружил только за третьей по счету дверью. И решительно, уже не соблюдая осторожности, вошел в комнату, в которой вместе со старшим сержантом на постели расположились сразу две девицы: брюнеточка и блондинка.
Успенский, как турецкий паша из какой-нибудь развлекательной книжки, разлегся посередине ложа, кроватью это место назвать язык не поворачивался, окруженный девицами, похрапывающими, постанывающими во сне. Сам же сержант спал тихо, но — дышал, и это сразу же успокоило Пана, когда он приблизился к постели.
И глаза Успенский открыл, едва Пан тронул его за плечо, и руку под подушку сунул почти одновременно с открыванием глаз.
«Надо?» — спросил быстрым, ясным взглядом Успенский. «Да», — чуть заметно кивнул Пан. И тут же отлетело в сторону одеяло, обнажая упруго стоящий спросонья член сержанта и белесые, мягонькие ягодички блондиночки. Пан застенчиво отвел в сторону глаза, а когда сообразил, что сейчас не время для скромности, старший сержант уже вдевал руки в рукава комбинезона.
— Что там? — спросил Успенский, когда они вышли в коридор.
— Сейчас увидишь, — шепнул Пан, думая, что лучше показать, чем рассказывать фантастические истории, тем более, идти предстояло пару десятков метров.
В зыбком утреннем полумраке только-только покинутой Паном комнаты уже хорошо можно было разглядеть и пару стульев, и маленький столик, и настенные лампочки-бра под изящными плафонами, и постель… на которой лежала на боку мулатка, подперев рукой приподнятую голову и разглядывая вошедших своими желтыми глазами с любопытством и легким недоумением. «I woke up, and you're gone, — сказала она, — You do not exist. Why?»
Ничего не понимая, Пан растерянно оглянулся на стоящего рядом Успенского. Тот тоже ничего не мог понять. А Шака продолжала говорить, и теперь уже Пан легко понимал, что она там щебечет по-своему, так же, как понимал её речь вчера…
«Ты привел друга? Хочешь похвастаться мной? Или вы любите вдвоем с девушкой? Мне иногда нравится так, но только надо немножко доплатить. Я готова любить вас обоих, вы же такие крепкие, сильные мужчины, и я получу в два раза больше удовольствия, если вы будете брать меня сразу вдвоем…»
— Пойдем-ка, выйдем, Пан, — тронул его за плечо старший сержант, не обращая внимания на щебетание мулатки, скинувшей с себя одеяло и представшей перед приятелями во всей красе обнаженного упругого тела.
В коридоре, не дав Пану сказать ни слова, Успенский потащил его в ту, первую комнату, где они вчера начинали праздник плоти, где остался стол с заляпанной скатертью, иссохшиеся бутербродики на тарелке и пустые бутылки из-под шампанского и коньяка. Видимо, в заведении предпочитали наводить порядок не сразу, а с утра, уже выпроводив гостей и отоспавшись после «праздника любви».
Силой усадив Пана за стол, старший сержант шустро покопался в небольшом сервантике, сиротливо стоящем в дальнем углу за занавеской, и вернулся оттуда с бутылкой коньяка в руках.
— От меня не спрячешь, — ухмыльнулся он, разливая напиток в грязные стаканы.
Впрочем, из этих же стаканов они сами пили вчера такой же коньяк, так что на следы собственных губ на стекле Пан не обратил внимания.
— Говорят, похмеляться — это уже алкоголизм, — сказал Пан, рассматривая свой коньяк в стакане.
— Да ты уже настолько трезвый, что тебе похмеляться и не нужно, — хмыкнул Успенский, выпивая и доставая тут же портсигар. — Давай, не тяни вола, пей и рассказывай.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});