Одна птичка начирикала - Злата Иволга
— Вы всерьез это сейчас сказали?
— Ну, хорошо. Все и так полетело к навьим тварям под хвост, и сидеть мне в долговой яме. Записывайте имена, а после все расскажу, как на духу, все, что помню. А что не помню ― так уж прощайте.
Свидетель горестно вздохнул.
— Воевода Радовид Радовидович добыл мне приглашение на пир. Томила, моя брательница, с мужем, купцом Ковригой Морозовым, помогли найти людей, ссудивших деньги. Я же должен прилично выглядеть. Мои друзья, Житко Летов сын и Усыня Володимиров сын, в случае чего, пообещали взять на себя особо ретивых женихов. И, наконец, боярин Светобор Яроборович с женой. Когда-то я отбил ее от грабителей, и боярин тоже согласился помочь. Все, всех сдал.
В полной тишине бодро скрипело перо довольного писаря.
Дружинник Лют Ярополков сын сидел в кабаке и мрачно пил. И у него были веские причины, чтобы расстаться с последними грошами.
Всего два дня назад он занял внушительную сумму под блестящие перспективы женитьбы, а теперь они растворились в воздухе. Может, было бы лучше, если бы он сгорел в этой проклятой бане, как другие гости? Повеситься что ли пойти? Да жрецы говорят, за это на том свете с камнем на шее мучиться придется.
— Такое не могло произойти со мной, просто не могло, ― повторял Лют, уставившись в кружку.
Житко и Усыня, разделявшие его горе и выпивку, одновременно кивнули.
— Мда… ― протянул Усыня, ― не надо нам было уходить. Кто ж знал-то?
— Что-то ты, дружище Лют, совсем голову повесил. Обратился бы к жрецам Велеса. Они резво справляются с неприятностями, ― посоветовал Житко.
— Ну да. Скажут, как всегда, что у меня все хорошо будет. Когда-нибудь. Знаю я это «все хорошо», денег потребуют пожертвовать, ― пробурчал Лют.
— А почему к тебе дознаватель так привязался? ― спросил Житко.
— Считает, что я вру, наверное.
— А что ты помнишь?
— Что я вышел во двор. Наверное, упал и заснул, а разбудили меня уже хранители порядка. Я решил, что у меня похмельный бред: гостей заперли в бане и подожгли.
Житко прыснул в кружку, и часть браги оказалась на его друзьях.
— Они точно думают на тебя, ― Усыня отодвинул кружку и наклонился к Люту. ― Я слышал, вдова Снежана Распутина тайно принимала каких-то людей, а тут ты со своими именами. Представляешь, что это значит?
— Я знаю только, что в бане нашли двадцать тел, а на вечере было двадцать пять. Вы сидите со мной. Скоро установят остальных выживших. И я клянусь вам, что среди них точно будут те, кого я сдал, с моим-то везением.
— Ага. А если кто-то из них действительно был замешан в чем-то нехорошем, что с тобой будет?
До Люта дошли слова Усыни, и он судорожно сглотнул. Надо срочно идти к лихоимцам и продаваться в рабство. Желательно куда-нибудь на дальнюю границу.
На дворе огромного терема покойной вдовы Снежаны Распутиной печально чернели остатки бани. Лют присел на толстое бревно, достал крынку с квасом и глубоко задумался. Попытка добровольной сдачи провалилась. Добрые люди, ссудившие деньги, все, как один, твердили, что им запрещено пока взыскивать долги с важного свидетеля преступления. «Подождем, пока дело закроют», ― говорили они, потирая руки, и Люту не понравился этот жест.
Главный дознаватель сегодня снова вызывал к себе, чтобы сообщить, что среди его, Люта, семерых «заговорщиков» пятеро ухитрились не попасть в роковую баню.
Усыня и Житко, соскучившись, ушли продолжать праздник в другом месте, а брательница Томила, теперь уже вдова, измучившись головной болью, уехала домой. Особенно не обрадовало, что боярин Светобор с женой Людмилой тоже почему-то покинули Снежану, не сказав никому ни слова. Лют был уверен, что боярин будет очень недоволен, когда в его дом явятся дознаватели и станут расспрашивать.
Жизнь проиграна по всем статьям. Лют сделал большой глоток и вытер губы рукавом. Слуги Снежаны стенали и посыпали голову пеплом, добытым из бани, оплакивая смерть своей хозяйки. Добиться от них внятного рассказа о событиях того вечера было невозможно. Дом и состояние покойной вдовы теперь перейдут к племяннику, который должен был скоро явиться.
Лют изо всех сил стукнул кулаком по бревну ― а ведь все это могло бы быть его! И теперь осталась только одна цель: найти этого поджигателя, который разрушил его планы, чтобы посмотреть, как его, стерву, четвертуют! А там можно и в рабство идти со спокойной совестью.
Прикончив квас, Лют решил навестить брательницу, а заодно по пути купить чего-нибудь покрепче. К дому Томилы он подошел уже повеселев, и был неприятно удивлен, увидев у нее главного дознавателя. Тот казался довольным, даже его гладкая лысина весело блестела.
— А, Лют Ярополков, проходите. Рад, что вы последовали моему совету и не уехали из города. А я тут беседовал с уважаемой Томилой Ковригиной вдовой. И уже собирался уходить.
Томила сидела прямо, вытирая светлым платочком уголки глаз.
— Завтра похороны и тризна, Лют.
— Я приду.
Томила начала тихо всхлипывать. Дознаватель понимающе откланялся, прикрыл лысину шапкой и вышел.
— Что он тебе сказал?
— Ах, эти мечники такие скучные. Приходят тревожить женщину в печали вопросами.
Скучные? У брательницы всегда был странный взгляд на жизнь.
— Ты же знаешь, что это я опознала Ковригу? Это такой ужас! ― Томила закатила глаза и поджала губы. ― Он был весь черный и плохо пах, а пальцы на руках обгорели до костей и скрючились. Даже амулет Велеса почернел. По нему-то я и поняла, что это он, мой дорогой Коврига.
— Подожди, Томила, ― прервал ее излияния Лют, не желая дальше слушать про обгоревшие тела. ― Дознаватель спрашивал тебя, когда ты уехала с вечера?
Рука с платочком замерла на полпути.
— Конечно. А ты разве не помнишь, я же попрощалась с тобой?
— Не помню. Видишь ли, я выпил тогда…
— Ты постоянно пьешь, Лют. Останься Снежана в живых, вряд ли бы она вышла замуж за такого любителя бражки, как ты.
— Почему же ты тогда согласилась мне помочь?
Томила изящно пожала плечами.
— Снежана богата… была. А ты постоянно в долгах. Мой долг старшей родственницы заботиться о тебе. Что теперь собираешься делать?
— Для начала нужно, чтобы дознаватель перестал подозревать меня, ― скрипнул зубами Лют.
— На тризну обещалась поспеть тетка Ковриги, ― задумчиво протянула брательница. ― Она тоже вдова.
— Что? Ей тысяча лет, Томила!
— А тебе ли не все равно? Раз уж Снежаны теперь
