Хранители - Матильда Грин
На обратном пути, не пройдя и половины, Дана поняла, что пока доберётся до дому, порядочно намокнет. Дождь полил сильнее, и уже даже земля, поначалу неохотно вбиравшая воду, стала совсем сырой. Вдоль дороги виднелись лужицы, а мокрая спина стала покрываться мурашками от ощутимой прохлады. Ещё через сто метров, когда полил уже хороший ливень, чувствуя, как оттягивает руку тяжёлый пакет, Дана решила переждать разгар стихии. Она нырнула под разросшийся орех у какого-то, по виду необитаемого двора, положила рыбу на развалившуюся скамейку и стояла, глядя на пустынную дорогу. Земля под её деревом была почти совсем сухая, что позволяло надеяться на долговременную защиту. Но радость Даны от долгожданного ливня не могла быть полной и безоблачной. Невольно возвращаясь мыслями к прошлогодней истории с соловушкой, к чудом выздоровевшему физически, но не психически, брату, она вздыхала и радостное возбуждение сменялось уже привычным состоянием безысходности. В этом году дела обстояли всё хуже и хуже: его душевная болезнь усугублялась, приступы агрессии заставляли еще несколько раз отправлять его в клинику. Лечение, однако, не помогало совершенно: едва возвращаясь домой, он снова начинал упрекать их в том, что его, «здорового человека» упекли в дурдом, угрозами вымогать деньги у отца и напиваться до потери сознания со всеми вытекающими последствиями. Он отказывался принимать пищу, мыться, отдавать свою одежду для стирки, ложиться спать и вообще что-либо делать, отвечая грубыми оскорблениями на все их просьбы. Дана знала, что отец сильно рискует, живя с ним в одном доме, но тот, прекрасно всё понимая, не находил в себе сил на то, чтобы поместить его на постоянное содержание в специальное учреждение. Она не могла и не хотела этого понять и принять, продолжая безрезультатно уговаривать отца принять верное решение. Дело все чаще доходило до ссор, в итоге они окончательно перестали понимать друг друга. Только любовь и уважение к отцу, как и желание хоть чем-нибудь помочь, заставляло её приезжать сюда. И каждый раз, собираясь домой, она запасалась таблетками от яростной головной боли. Этот приезд не стал исключением: уже в первое утро она встала с мучительно пульсирующей головой и наощупь, натыкаясь на стулья, поковыляла к столу, где стояла её косметичка и бутылочка с водой. Спазм проходил далеко не сразу, на полдня и больше лишая её трудоспособности. Причина боли – безысходность – не уходила, поэтому избавиться от её последствий было не так-то просто. Ей казалось, что она бьётся своей многострадальной головой о каменную стену.
Это твоя вина. И ты расхлёбываешь последствия.
Дана вздрогнула, словно эти слова, произнесённые чужим хриплым голосом, прозвучали не в её голове, а рядом. Она судорожно шарила мыслями по только что прозвучавшим обвинениям, пытаясь найти в них зерно здравого смысла. Разве может она быть виновна в том, что происходит? Разве она стала причиной его болезни?
Нет. Но ты могла дать ему умереть, когда пришло его время. Так нет, ты влезла и всё нарушила. Вот ешь его теперь с кашей.
Вот теперь, чувствуя отскакивающие от кожи холодные брызги воды, которая уже затекала за шиворот, срываясь с мокрых ореховых листьев, Дана ощутила, что горит огнём. Осознание пришло так внезапно, что она громко застонала, хватаясь за голову и не боясь, что её могут услышать.
Господи, какая же она дура! Всё верно. Всё правильно. Ведь они сразу поняли, чью скорую смерть предвещали громкие трели соловушки. Поняли сразу после того, как отец съездил в больницу. Только нафига, спрашивается, она вообще полезла со своими отговорами? Действительно, процесс саморазрушения, давно запущенный, продолжается и усугубляется так, как это только возможно. Заставляя их страдать неимоверно. Да, в частности она расхлёбывает последствия своего идиотского вмешательства в дела провидения. Рукосуйство, как и было сказано. Сначала сделать, не подумав башкой, а потом мучиться и воздевать руки к небу с воплями «доколе же???».
Вот-вот. Рукосуйница-мастерица, насмешливо сказал кто-то. И снова ей показалось, что голос идёт не изнутри. Ей так захотелось вернуться в то майское утро и настучать себе по рукам, не дав сделать тот обряд, что даже под ложечкой засосало. Дана привалилась к стволу дерева, не замечая, как захолодело в боку.
Раз она прервала процесс, значит она должна это остановить, раз у отца опускаются руки. Недаром в новогоднюю ночь она, сама не понимая истоков этого намерения, пообещала себе избавиться от единственной проблемы, которая мучает её уже столько лет неизбавимой карой, неисчерпаемым самонаказанием. Она в силах решить этот вопрос.
Дана стукнула кулаком по мокрой ветке.
Прости меня, братик. Прости, я сотворила по незнанию. Ты хотел уйти, а я тебе помешала. Прости.
Она схватила пакет с рыбой и быстрым шагом направилась домой.
На следующий день перед отъездом многое нужно было успеть. Она не успела стереть пыль в доме и сегодня встала пораньше, чтобы ещё нажарить картошки. Надо было выехать пораньше, чтобы успеть заехать к врачу Богдана для решения важнейшего вопроса. Дана включила музыку на полную громкость и, установила телефон на возвышении, чтобы слышать его из других комнат. Сначала она, не желая сразу входить в зал, где сидел он, отправилась в комнату, служившую гардеробной. Быстро вытерев там пыль, сполоснула тряпку и, наконец, вошла в провонявший отвратительным смрадом зал. Распахнутое окно не спасало от невыносимого запаха. То, что когда-то было высоким и сильным Богданом, бесформенной массой сидело в своём кресле, с которого, по-видимому, он не поднимался со вчерашнего вечера. Козырёк грязной
