Сергей Лексутов - Ефрейтор Икс

Лаук приостановился, крикнул:

– Слезай, курортник!

Павел не спеша, натянул трусы, обмундирование, сунул ноги в сапоги и, повесив коробку телефона на плечо слез с кабины. Друзья уже расселись на станине. Никанор, прищурившись, обвел взглядом расположение, сказал:

– Какая красота…

– Чего тут красивого? – недовольным тоном пробурчал Павел. – Если бы колючки не было…

– Дурак ты… – лениво обронил Никанор. – Командиры наши тоже дураки. Да если всю эту красоту выкашивать, а сено толкать гражданским… Коров многие в поселке держат. Вокруг покосов мало; поля да леса, и шахтные провалы.

– Хаджа, а ты почему не на кухне? – спохватился Павел.

– Разжаловали из поваров в электромеханики. Из весеннего призыва Прищепу назначили.

– Что теперь, на ДЭС(е) будешь дежурить?

– Придется… – Хаджа равнодушно пожал плечами, медленно обводя взглядом просторы.

Говорил Хаджа без акцента, только мягко подхрипывал на "г" и "к". Он сидел на станине подбоченившись, выпятив мощный живот и изломив бровь, глядел в даль. На вид ну никак не добрейшей души человек, а предводитель банды басмачей. Ему бы больше пошла не пилотка, а чалма. Павел проследил за направлением его взгляда и увидел фигуру человека, ныряющую среди волн, бегущих по траве. По стати и размашистости движений, Павел узнал Могучего. За спиной у него угадывался большой рюкзак. Повернувшись в сторону казармы, Павел вгляделся в вышку. На ней торчала только фигурка патрульного. С некоторых пор у замполита появилась привычка, залезать на вышку и подолгу рассматривать в ТЗК расположение. Павел сам не раз глядел в ТЗК, через него даже кратеры на Луне можно было разглядеть, не то что бегущего из самоволки солдата. Кузьменко с Задорожним уже взобрались на горку. Павел спросил равнодушно:

– Что, хохлы перевод получили?

– Ну, и перевод, и просто настал момэнт такой… – проговорил Хаджа, поводя своим крючковатым носом, будто принюхиваясь, не доносит ли ветер запах пожарищ.

Как радушный хозяин, Павел спустился в капонир, достал стаканы, поставил чайник. Когда выбрался наверх, друзья уже расстелили в любимой выемке плащ-палатку, Могучий выставлял на нее банки с огурцами, помидорами. Волоча за собой телефонный провод, Павел прошел к плащ-палатке, поставил стаканы, подключил телефон. Хаджа аккуратно резал на газете неизменное сало.

Лаук как всегда спросил серьезно:

– Хаджа, а что скажет Аллах?

– Ничего не скажет. Он же не видит. Я сейчас нахожусь на территории Христа, а он сало есть не запрещает.

Павел откинулся на крутой склон горки, трава приятно щекотала шею, уши, склонялась над лицом. В памяти всплыло странное название этой травы – костер… Хорошо! Водку пить не хотелось, посидеть бы просто так, попить чайку, поговорить о том, о сем. Как всегда, обнаружив такое веселье в своих владениях, пришел Котофеич. Хаджа выбрал кусочек сала, в котором было побольше мяса, протянул коту. Но тот вдруг коротко шипнул и угрожающе поднял лапу, прижав уши. Хаджа отдернул руку, проговорил укоризненно:

– Ты чего это дерешься, звэр?

Павел спросил:

– Хаджа, давно хочу тебя спросить, почему тебя так Котофеич не любит?

– Почему, почему… А я знаю?

Никанор принялся разливать, Хаджа сказал:

– Котофеичу не наливай, он уже под газом, только что на меня кидался… Салага, успел в самоволку сбегать…

Могучий взял стакан. Посмеиваясь, Никанор сказал:

– Салагам, вообще-то, не положено…

Лаук раздраженно проворчал:

– Хватит, Никанор. Салага, салага… Все мы тут салаги. Надо делом заниматься, а мы тут х…ем груши околачиваем. Из тридцати человек настоящей службой в роте занято меньше десяти. Все остальные – свинари да поломойки, – похоже, он тоже затосковал по дому.

Могучий предупредительно, с широкой улыбкой подал стакан Павлу. Взяв стакан, Павел спросил:

– Слушай, Могучий, почему тебе всегда весело?

– А чего тосковать? – он улыбнулся еще шире, глядя на солнце сквозь стакан. – Сегодня не идти на дежурство, пробежался до поселка, до дембеля год и четыре месяца. Все отлично. Тебе тосковать, еще меньше причин. Через четыре месяца ты дома будешь.

– Слушайте, мужики, а почему в нашей роте, и правда, нет дедовщины? – вдруг спросил Кузьменко.

– Процент раздолбаев ниже среднего, – засмеялся Павел, и опрокинул стакан в рот.

– Один Черкасов, – как всегда посмеиваясь, добавил Никанор. – Но один человек дедовские порядки не наладит.

– Вы уедете, начнется и дедовщина, – проговорил Могучий, задыхаясь и занюхивая водку рукавом. – Газмагомаев, Волошин, кое-кто еще из того призыва помаленьку корешатся. – Могучий вдруг расчувствовался: – Вы – люди. Я тоже думал, старики, старики… А приехал в роту, у меня глаз выпал. В учебке меня здорово дрючили. А здесь, ни от кого, ничего плохого не видел…

Павел внимательно посмотрел на Могучего, который запихивал в рот целиком огурец.

– Могучий, а почему это ты еще не выпив, уже окосел?

– А я две кружки пива выпил, – безмятежно признался тот.

– Ну-ну… Смотри, замполит почует – на губу запечатает.

– В этом бардаке трудно оставаться человеком, – вдруг заметил Лаук.

– Человеком вообще трудно быть, – добавил Могучий, тяжело сопнув носом.

– Аминь, – заключил Павел и проглотил водку. Прожевав кусок хлеба с салом, Павел спросил: – Послушай, Могучий, а почему тебя в десант не взяли?

– А по блату… У меня отец с военкомом кореша. А мать меня все маленьким считает, вот и упросила отца, чтобы определил, куда полегче. Тут, и правда, халява…

После второй бутылки их окутал туман. Все говорили, не слушая друг друга. Никанор с Хаджой сидели в обнимку и чего-то рычали друг другу. Вдруг Павел поймал на себе трезвый, холодный, изучающий взгляд Кузьменко. Резко дернув головой, будто сбрасывая хмель, Павел посмотрел в его глаза, жестко, пытливо. Заюлив взглядом, Кузьменко торопливо взял кусок сала, затолкал в рот. Неожиданно Павлу пришла на ум мысль, что он уже два раза успел побывать в увольнении. Единственные, кто ходил в увольнительные, это он, да каптер Гамаюнов. Но Павел тут же сморщился; не может быть, мелко, ничтожно… Хотя, грозился же он убить первого попавшегося гражданского, ради того только, чтобы на десять дней в отпуск съездить.

Павла обвевал теплый ветерок, в губах пульсировал жар. Тяжело поднявшись, он сказал:

– Чайник вскипел. Пойду чайку заварю…

От чая хмель немножко выветрился, зато навалилась истомная тяжесть. Помаленьку разговоры стихли, все повалились в траву. Как всегда некстати протрещал зуммер телефона. Взяв трубку, Павел проговорил:

– Пээрвэ на связи…

В трубке голос замполита: