Поппи Брайт - Потерянные Души

Он лежал на гниющем шелке и чувствовал, как его тело медленно высыхает, как содрогается обескровленная плоть. Он чувствовал потаенные ласки других существ, которые делили с ним эту могилу: бледных червей, и блестящих жуков с тонкими черными ножками, и каких-то совсем уже непонятных существ без имени и облика, неразличимых невооруженным глазом, мелких голодных тварей, которые превращали его мертвую плоть в новую жирную землю…

– Дух? Какого хрена вообще ты там делаешь?! Ему на плечи легли руки Стива, большие, сильные и настоящие. Узловатые пальцы больно вонзились в плечи. Дух подался назад и прижался к Стиву спиной.

– Это не больно, – сказал он… Стиву? Или, может быть, близнецам? Он не знал, и ему было все равно.

– Что не больно? Ты с кем говоришь?

– Смерть – это не больно, – сказал один из близнецов, и его глаза вспыхнули серебром. – Смерть – это сладостная темнота.

Второй близнец подхватил:

– Только смерть длится вечно. Смерть – это вечная красота.

– Смерть – это любовник с тысячами языков…

– И ласки тысячи насекомых…

– Смерть – это просто.

– Смерть – это легко.

– СМЕРТЬ – ЭТО ЛЕГКО, СМЕРТЬ – ЭТО ЛЕГКО, СМЕРТЬ – ЭТО ЛЕГКО…

– Прекратите! – закричал Дух. Слова гремели у него в голове, обращались в ритм его сердца, тянули его к себе. – Прекратите! Оставьте меня в покое!

А потом Стив обнял его и прижал к себе, и Дух больше не чувствовал гнилостно-пряного запаха близнецов – только запах Стива, запах пива и грязных волос, запах любви и страха, – и он уткнулся лицом в плечо Стива, в его мягкую хлопковую футболку, а когда снова открыл глаза, близнецов уже не было. Дух слышал только далекий рев электростанции на том берегу озера и видел лишь темные ветви дуба, что тянулись к ясному небу в мерцающей россыпи звезд.

Дух молчал почти всю дорогу до дома. Он рассказал Стиву только о том, какие смертельно-красивые лица были у двух близнецов, об их ярких шелках и чарующем мертвом запахе. Он сказал, что ему даже не хочется думать о том, что может значить это явление из его сна: может быть, это был некий знак, а может – еще того хуже, – они были реальны. Он допил виски и заснул, свесив голову в окно. И ветер трепал его длинные волосы, и Стив то и дело переводил настороженный взгляд с мерцающей в лунном свете дороги на бледную щеку Духа, на изгиб его темной брови, на подрагивающие ресницы.

И опять Стив задумался о том, какие странные вещи творятся в этой вот голове – из чего состоит внутренний мир его друга, из какого непонятного вещества сотканы его видения. Там, на холме, Стив не заметил ничего необычного. Он не слышал ничего, кроме шелеста ветра в ветвях и далекого гула электростанции; и видел только старый корявый дуб, раскинувший черные ветви на фоне звездного неба. Но он сразу поверил, что Дух видел двух близнецов: близнецов, которые умерли в его сне и возродились, когда он не спал. Теперь Стив всегда верил, что Дух видит и слышит что-то такое, что недоступно другим; что он знает то, чего и сам, может быть, не понимает.

Вера Стива во всемогущих богов из детства – в Санта-Клауса, Пасхального зайца и Парикмахерскую фею, нетривиальное сказочное существо, придуманное специально для него, – развеялась под влиянием старших и более приземленных друзей, которые посоветовали ему не спать ночью и убедиться, что это папа, а вовсе не фея крадет у него из шкафа свертки со срезанными волосами, а подарки на Новый год и на Пасху ему на стол кладет мама. Стив так и сделал, и после этого пасхальный шоколад уже никогда не был таким восхитительно вкусным и сладким – совсем не таким, как тогда, когда Стив был уверен, что его делают под корнями большого дерева в чаще волшебного леса, на подземной фабрике огромного зайца, который в Стивовом представлении был очень похож на мультяшного Багза Банни, но с ярко-розовой шерстью.

Несколько лет спустя, когда тетя в первый раз привела его в церковь, он сразу же заподозрил, что это – та же волшебная белиберда, только для взрослых. Стиву тогда было одиннадцать. С циничной надеждой он попросил у Бога, чтобы космический корабль, который они с другом Ар-Джеем строили в гараже, успешно поднялся к звездам. Но моторы, которые они с Ар-Джеем собирали из деталей от старых фенов, холодильников и одного разбитого мотоцикла, никак не хотели работать – сколько бы они с Ар-Джеем ни колупались с настройками, сколько бы ни щелкали выключателем, сколько бы Ар-Джей ни сверялся с расчетами у себя в блокноте, сколько бы Стив ни ругался и ни пинал эту тупую машину ногами.

Тогда-то, наверное, Стив и утратил остатки веры в чудеса – когда понял, что Господу Богу нет никакого дела до космического корабля, с которым двое мальчишек возились все лето и в который вложили столько труда и веры, – утратил уже безвозвратно. Прямо там, в душном и пыльном гараже, среди обрезков проводов, кусков металла и сломанных сверл для дрели, за которые он получил ремня.

И он бы, наверное, уже никогда не поверил в чудеса опять. Но через пару недель – как раз в самом начале осени – он познакомился с Духом, и все изменилось.

Лето кончалось, близилась осень. Стиву было одиннадцать, НО его уже не привлекали всякие детские «глупости». Ему даже было немного стыдно, что он убил столько времени на строительство космического корабля. Он стал очень практичным и очень серьезным. В последнее время Стив часто задумывался о том, что его жизнь могла бы сложиться совсем по-другому. Если бы он не встретил Духа, он бы вряд ли когда-нибудь взялся учиться играть на гитаре. Скорее всего он бы благополучно окончил школу, поступил бы в университет и получил бы диплом бакалавра по коммерческой рекламе или еще какому-нибудь столь же убойному предмету. Если бы не встретил Духа.

Цикады по-прежнему стрекотали в ветвях деревьев и среди высокой травы у дороги, но теперь их песня была печальной, потому что она предвещала конец еще одного лета. Еще месяц по меньшей мере дни будут теплыми и даже жаркими, но по ночам уже станет прохладно. Еще не совсем по-осеннему, но тем не менее. Новый учебный год. Как всегда – новенький в классе. В этом году это был бледный и хрупкий мальчик с длинными волосами, то есть не то чтобы очень длинными, но все-таки чуть длиннее, чем это было принято у них в школе. Все его рубашки – пусть даже чистые и аккуратные – висели на нем, как на вешалке. Его посадили как раз перед Стивом, и Стив заметил, что лопатки у новенького выпирают, как крылышки у неоперившегося птенца.

По традиции, сначала новенького как бы и не замечали вообще, хотя между собой ребята прикалывались над его смешным именем и обзывали его за глаза деревенщиной, потому что он переехал в их город из какого-то горного захолустья. Потом – из-за его утонченной внешности, тихого поведения и нежелания играть в футбол на переменах – его окрестили девчонкой и педиком и принялись издеваться над ним кто как мог. При этом все понимали, что он, наверное, очень умный, потому его перевели к ним в класс экстерном – если по возрасту, он должен был учиться на класс младше. У большинства ребят из Потерянной Мили были какие-то свои странности и отличия, как правило, жуткого и неприятного свойства: у кого-то отец погиб при пожаре на старой хлопковой мельнице, у кого-то мать работала стриптизершей у Рейли, кто-то жил на Скрипичной улице и был таким бедным, что – по слухам – по ночам подбирал на шоссе сбитых животных, чтобы было что есть на обед.