Олег Объедков - Отрицание отрицания

Ларист странно осел, будто решил присесть на несуществующее кресло, и начал сползать по стене, приближаясь к полу. Глаза его были уставлены на экран.

Там только что светилась надпись «ЧЕРЕЗ ОДНУЦ МИНУТУ», но теперь появилось:

«ЧЕРЕЗ… СЕКУНД».

И цифры в промежутке начали быстрый отсчет назад.

Когда я в последний раз взглянул на Лариста, он был мертвенно бледен.

«Ух-х-ходи! — шевельнулись его губы. — Прик-к-каз-зы-ваю…»

«9, 8, 7, 6…» — продолжался неутомимый бег цифр.

Все, вот сейчас…

В промежутке показались нули, и тут у меня подкосились ноги…

Сначала я открыл глаза, а потом увидел потолок. Голос Ихоны возник позже.

— …имя этому трюку — «теневой кабинет», — говорил Ихона. — Лидеры здесь — подставки, они нужны для отвода глаз. Программа у них может быть разной, но это все равно. Она так и останется на бумаге, потому что между ею и жизнью — мы…

Я осторожно повернул голову и увидел гостей. В кабинете рядом с президентом сидели Ихона, Сокура и Пятницкий. Они были одеты в черные комбинезоны на молниях, на столе лежали черные береты — именно такую форму я видел на людях Лакусты: в ней удобно маскироваться в темноте подземных коммуникаций.

— Мы не честолюбивы, — продолжал Ихона, — и охотно уступаем первенство всяким аргамеддонам и янтреям. В этом мире испокон веков все было просто: одни работают, другие управляют и распределяют. Но вот появляется лидер и начинает усложнять эту простоту — это, очевидно, тоже закон…

— Сколько таких в истории было…

Это сказал Сокура.

— Нам приходится повторять вслед за ним его слова и делать все по-старому, — продолжил Ихона. — Начинается игра… Извините, но вы, Ларист, и вам подобные в этой игре — пешки…

— А люди? — спросил Ларист. — Кто они в вашей игре?

— Вы имеете в виду народ? — переспросил Ихона. — Они — зрители. Для них, собственно, и идет игра, Ларист… Вот одна пешка прорывается в ферзи, зрители болеют за нее, переживают… Но вот она ферзь, и — ничего не меняется. Понимаете? И тогда они начинают болеть за другую пешку, идущую в ферзи…

— А вы?

— Тогда и мы начинаем болеть за пешку и расчищать ей дорогу. Если этого не делать, зритель, чего доброго, сам захочет сыграть. Вот мы и помогаем этой пешке пройти в ферзи и одновременно убираем старого…

— В этой игре может быть только один ферзь, — подсказал Пятницкий.

— Ферзь с правами пешки, — добавил Ихона. — Для этого мы всячески связываем его, чтобы он, не дай Бог, не начудил со своими идеями…

— Покушения, забавы, — догадался Ларист.

— Много чего, — сказал Ихона.

Сокура посмотрел на часы.

— Ваше время истекло, — проговорил он, — Оставляйте тут все как есть и пойдемте с нами…

Гости начали подниматься.

— А если я снова выступлю? — спросил Ларист.

Наступило молчание.

— Он ничего не понял, — сказал Пятницкий.

Ихона неторопливо подошел к углу, где я лежал, и носком сапога отшвырнул пистолет, к которому я тянулся.

— Увы, Анвар, вас никто не поддержит, — произнес он, подходя к окну. — Единственная сила у ферзя в этой игре — охранный батальон, присягнувший умереть за него… С чем он прекрасно и справляется… Иначе чем объяснить тот факт, что триста подземных террористов справляются с целой дивизией?..

— Армия, промышленность, сельское хозяйство — все в наших руках, — сказал Сокура.

— А народ? — тупо спросил президент. Впрочем, он таковым уже не был.

— Народ — зритель! — повысил голос Пятницкий. — Тебе же сказали — зритель. В этой игре он может только болеть…

— Только болеть, — задумчиво проговорил Ларист.

Ихона быстро отвернулся от окна.

— Идемте, Ларист, — сказал он. — Иначе нам придется убить вас, а это неприятно. Скоро здесь будет Лакуста…

— Двум ферзям в одной игре не бывать, — напомнил Сокура.

— Авентуза, вставай! — сказал Пятницкий. — Вертолет подан. Я лично вывезу вас к границе…

…Они не появляются ни на телеэкранах, ни на газетных фото… Их лучшая трибуна — пресса. Вот здесь они показывают себя во всем блеске — не найти им соперников по слогу, по умению вязать паутину слов. Если бы им надо было, они доказали бы, что мы живем внутри Земли, а звезды на небе — это огни городов Америки. С ними каждый раз открываешь для себя новую истину, которая перечеркивает старую. Они называют это законом отрицания отрицания, что ж, им виднее, и я не берусь утверждать иного.

Анвар Ларист никаких сомнений в их способностях не испытывал, как не испытывает их и сейчас, когда находится в Женеве и лечит свою то ли селезенку, то ли печень — он сам толком не знает. Когда я утверждаю, что у него цирроз и ему нужно покинуть Женеву, где так много любителей поупражняться со скальпелем в руках над живым телом, он только машет рукой и налегает на спиртное. Меня успокаивает лишь одно — Анвар Ларист умрет в возрасте семидесяти одного года, а это не так мало, если судить здраво.

Иногда к нам в гости приходят Аргамеддон и Янтрей. И тогда мы до утра режемся в золку…