Павел Багряк - Пять президентов

— То есть как лишать? Почему меня, а не себя?

Это был глупый и ненужный вопрос, но Миллер нарочно задал его, чтобы выиграть время.

— По-моему, это ясно. — Двойник улыбнулся. — В наши дни всесилия доронов жизнь ученого трудна. Я к ней более приспособлен, потому что во мне, к счастью, нет вашего комплекса неполноценности.

— Совести, — поправил Миллер.

— А! — Двойник улыбнулся. — Для нас, ученых, объективная реальность превыше всего. Что такое совесть? В каких координатах прикажете ее измерять? Вот так-то.

— Пожалуй, вы правы, — заметил Миллер, — вам легче жить.

— Ну, не сказал бы. Черт возьми, кому из нас приходится больше заботиться друг о друге: вам или мне?

— Если вы имеете в виду вариант с Аргентиной…

— Почему? Мы можем рассмотреть и другие варианты. Помнится, в детстве я — значит, и вы, — мы оба мечтали быть художниками. Почему бы вам не вернуться к живописи? Тоже творчество.

— Действительно, почему бы?

— Да и вообще Аргентина не обязательна. Вы можете остаться здесь, вы станете моим братом, документы мы купим. Затем вилла на Коралловых островах, а? Плохо разве?

— Неплохо, — согласился Миллер.

— Но без Ирен, профессор, — сказал Двойник. — Ирен — моя.

Миллер не умел притворяться. Он знал за собой эту слабость. К тому же у него по-настоящему заболела голова.

— Так что же, — сказал Двойник, — обсудим этот вариант?

— Не сейчас. — Миллер закрыл глаза. — Завтра… У меня голова идет кругом.

— Вижу, вижу, вы побледнели. У вас действительно сотрясение мозга? Бедный мой братик… — Двойник нежно погладил Миллера по плечу.

«А ведь он, пожалуй, не врет, — подумал Миллер. — Он действительно жалеет меня, ибо считает поверженным. Он просто опьянен сознанием своего превосходства! Это хорошо».

И вдруг Миллера как острым ножом резанула мысль: «Двойника не было раньше, и его не должно быть в будущем! Боже, как это просто! Как это бесчеловечно просто!»

— Завтра, — сказал Миллер, не открывая глаз. — Решим все завтра. Вы подумайте… о вариантах. Я тоже подумаю… братик.

Последнее слово далось ему с трудом, но почему-то очень захотелось его произнести.

— Что ж, неплохо! Дела наши, кажется, идут на лад. А говорят, что от автомобильных катастроф один только вред. — Двойник подмигнул Миллеру. — Итак, завтра. Вы больной, а потому выбирайте время.

— Я выйду отсюда в девять вечера. Заеду домой переодеться — у меня порван пиджак. Встретимся в одиннадцать… На углу Кригс-стрит и Лобн-авеню.

— Почему на улице? Уж лучше в кафе…

— Хорошо, давайте тогда в институте. Там никого уже не будет, и нам не помешают.

— Дома еще спокойней.

— Нет, нет, только не дома!

— Понимаю. Может прийти Ирен? Пожалуй, вы правы, профессор…

Двойник поправил шеей воротник рубашки и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, Миллер понял, что еще минута-другая — и он сорвался бы. Накричал бы, нагрубил и все испортил… Итак, Миллер против Миллера. Как странно. Впрочем, странно ли? Разве все эти последние месяцы он не был занят борьбой с самим собой? Здесь ничего не изменилось, если не считать того, что его второе, темное «я» отделилось и зажило самостоятельной жизнью. Завтра этой борьбе придет конец, только и всего. Но хватит ли у него сил сломать это «я» в другом человеке?

… Утром Миллер проснулся бодрым, решительным, каким давно уже не был. Уговорить врачей выписать его из госпиталя не составило особого труда. Куда труднее было дождаться вечера.

План был четок и ясен. В 9:15 Миллер заехал к себе домой, торопливо переоделся, открыл ящик стола и, ни секунды не колеблясь, сунул в карман пистолет. Потом вышел на улицу, остановил такси. «Уэлком-сквер, 18!» — крикнул шоферу.

Ирен, как он и ожидал, была дома. С того времени, как Миллер оказался в больнице, она не находила себе места, но из квартиры не вышла ни на секунду. В любой момент Миллер мог позвать ее — так думала Ирен, страдая от случившегося.

Когда Миллер вошел, она молча поднялась к нему навстречу, и глаза ее говорили больше, чем любое слово, которое могли бы произнести губы.

— Ирен, — сказал он. — Помоги мне быть сильным…

Она на шаг отступила — маленькая серьезная девочка с внезапно осунувшимся лицом — и тихо спросила:

— Дюк, нам будет… очень плохо?

— Да, Ирен, скорей всего. Я принял решение, и через два часа…

— Но уже ночь, — сказала она.

— Через два часа я сделаю самый важный и самый трудный шаг к его осуществлению. Я пойду сейчас…

— Не надо, — прервала Ирен. — Что бы ты ни сделал, я одобряю. Однажды я уже сказала тебе об этом. Лишь бы ты не был таким…

— Каким?..

— Таким… разным. Издерганным. Я устала мучиться твоими мучениями.

— Ирен, я должен сейчас уйти.

— Хорошо. — Она подняла голову. В ее глазах блестели слезы. — Потом ты мне все объяснишь. Когда у тебя будет время. Я жду, Дюк.

Говорить Миллер больше не мог. Он благодарно посмотрел на Ирен и вышел из комнаты.

Ирен с минуту еще стояла у двери, опустив руки. Медленным взглядом обвела комнату, в которой сгущались сумерки. Потом вытерла слезы, посмотрела на часы — было десять вечера — и пошла в спальню. Когда раздался стук в дверь, она была уже в халате.

— Лили, это ты? — спросила она, решив, что это маленькая Лили, живущая на первом этаже.

Дверь открылась.

— Дюк?! — воскликнула Ирен, удивленная столь внезапным возвращением Миллера.

— Да, я. Ты расстроена? А у меня хорошие новости. Все складывается так удачно, что не сегодня-завтра ты станешь женой богатого и знаменитого мужа. Через неделю, Ирен, мы отправимся на Коралловые острова. Ты так давно мечтала о поездке… Что с тобой, дорогая?

Ирен зажала рот, чтобы не закричать.

— Ирен! — Он шагнул с ней, но она отпрянула в угол.

— Не подходи… — прошептала она. — Это не ты!

Страшным усилием воли Двойник удержал проклятия.

— Ирен, послушай… Я не думал…

Но Ирен не слушала его. Она вжалась в стену и медленно покачивала головой. Потом словно обмякла, взгляд ее потух.

— Уходи, — глухо сказала она. — И не появляйся, пока я не позову тебя. Мне надо подумать.

— Но я тебе все объясню!

— Десять минут назад я не просила у тебя объяснений. — Она засмеялась. — Ты хамелеон. Ты не способен решать раз и навсегда. Теперь решу я сама. Уходи.

… Двойник быстро шел по темному коридору института, не глядя по сторонам. Если бы перед ним сейчас вдруг возникла стена, он не стал бы ее обходить, он прошиб бы стену — так переполняла его ярость. Но у двери в кабинет он замедлил шаг, вынул из кармана пистолет и, поколебавшись секунду, поставил спуск на предохранитель…