Божественный и страшный аромат (ЛП) - Роберт Курвиц
— Знаешь, я только что раскрыл исчезновение сестер Лунд.
— Что?
— Никогда не слышал? Такое громкое дело!
— Когда это было?
— Давно, ты еще не родился. Но это неважно. Мне сейчас так хорошо. Похоже, я его разгадал!
Тереш смеется. Смех этот горький, но искренний, очень искренний, и ночь над Северным морем смеется ему в ответ.
_________________________
* Далее в тексте — двенадцатый. — Прим. перев.
6. ФРАНТИШЕК ХРАБРЫЙ
Пожалуй, самые печальные случаи исчезновения — это те, что были раскрыты. Во времена, когда Переменная Вера была просто рекой Верой и на ней еще не была построена гидроэлектростанция, в ее воды бросилась звезда оперетты Надя Харнанкур. Она была в зените славы. И могла бы никогда его не покинуть: одним осенним вечером, после блистательного выступления, Надя просто исчезла, а ее небесное сопрано осталось эхом в залах оперного театра. Был ли прав старик, который видел ее на мосту в вечернем платье — или фанатичный поклонник, утверждавший, что встретил ее через год в Ревашоле? Возможно, доля правды есть в параноидальном бульварном романе популярного автора, где Надя оказывается мескийской шпионкой, нигилисткой и вестницей апокалипсиса. Кто может сказать?
Одно несомненно. Никому не были нужны останки Нади в вечернем платье, показавшиеся из отложений ила под плотиной. Никто не жаждал увидеть ни колонии моллюсков в глазницах, ни мертвую улыбку золотых зубов, ни ошеломленные лица строителей гидроэлектростанции.
Неудачи. Мир соткан из них. История — повесть о неудачах, прогресс — череда неудач. Развитие! провозглашает футурист. Поражение, признает бунтарь. Похмелье! кричит моралист с заднего ряда. Неудачи выводят бунтаря из себя. Серое время, ругается он. Неудача Творца — конец эпохи. Крас Мазов пускает себе пулю в голову, а Абаданаи́з и До́брева выпивают яд на одном из островов Озонна. Ветер сдувает плоть с их костей в песок под пальмами. Кто мог знать? Хорошие люди, соль земли, собрались вместе. Учителя, писатели, трудовые мигранты сидят на корточках в окопах… молодые солдаты сбегают из воинских частей. Какие красивые песни они поют! Они храбрецы, любимые дети Истории — так им кажется; они размахивают белыми знаменами с серебряными оленьими рогами.
И терпят поражение.
Попытки переворотов подавлены. Анархистов сваливают в братские могилы на островах Великого Синего. Коммунисты отброшены с изолы Граад и отступают в самарскую глушь, в бюрократическое деформированное рабочее государство. Исчезновение возлюбленных-революционеров раскрывается тридцать пять лет спустя, когда обнявшиеся скелеты Абаданаиза и Добревой находит во время прогулки по пляжу одного из безымянных островов Озонна Эжен, восьмилетний отпрыск крупного банкира Риша Лепо́мма. Он стоит в коротких штанишках, с сачком в руках, и с любопытством смотрит на кости своего прошлого, которые еще цепляются друг за друга. Выцветшие и гладкие. Где начинается один и заканчивается другая? Время перетасовало их, как колоду карт. Позже Риш построит там отель и всемирно известный оздоровительный центр.
Но главной из неудач оказалось не то, что мировая революция Мазова превратилась в бойню, а после потерпела крах, и не то, что кости возлюбленных-революционеров оказались выставлены в фойе салона ароматерапии. Подавив внутренние беспорядки, Граад становится мировой державой, сверхгосударством; его города разрастаются, и даже с орбиты видна сверкающая паутина его метастазов. С карты мира исчезают целые страны. Страны, где у Мазова когда-то было много сторонников. Такие, как Земск. Страны, жителей которых называют уничижительным общим термином «гойко». Так давно, что они уже и сами начали так себя называть.
Терешу Мачееку семь лет. Его отец, дипломат и коллаборационист, еще не привел его в школу в Ваасе. На границе Земска и Юго-Граада вырастает город (косая черта) зона экологической катастрофы: человеческое поселение на предпоследней стадии развития, после мегаполиса и перед некрополем — Полифабрикат. Это чудовище сжирает исторические центры Земска — старую королевскую столицу Фердиду́рке, сосновые парки Ленки. Приходит лето, и в сумерках подвалов начинают шептать одно имя. Его выкрикивают дети во дворах. Деревья на тихих улицах тревожно шелестят листвой, и граадский милиционер слышит это имя в ее шорохе.
«Франтишек Храбрый…»
Самый отважный из гойко. Кинозвезда, революционер. В конце весны народные волнения были жестоко подавлены, и с тех пор уже два месяца о нём никаких вестей. Говорят, он скрывается далеко в тайге, в джикутcкой резервации, и перенимает тайные знания у жрецов вымирающего коренного народа. Невероятно! У него орлиный прищур и печальный взгляд, его ласковая улыбка — точно рассвет над тайгой. Эту улыбку он бережет для редких минут, когда его суровые, суровые брови не хмурятся от тяжких дум… Его волевое лицо появляется перед смелыми работницами трикотажной фабрики — в запрещенных фильмах, на экране из маек и трусов. Нет, Франтишек Храбрый в Самаре! Ведет переговоры. Он вернется с Народной армией! Не говорите глупостей, Франтишек — далеко в Катле, за Зимней орбитой, в хижине Игнуса Нильсена. Там его никогда не найдут! Вздор! Франтишек Храбрый не прячется! Только вчера его видели в мясном ряду на рынке, в накладной бороде и фартуке мясника, а зовут его теперь Возам Сарк — читай задом наперед!
Но проходят месяцы, новостей нет и нет, и вот наступает осень. Заводская копоть, будто вдовья вуаль, падает на золотые и красные листья. В октябре в Земске начнут ходить совсем другие разговоры. Тихие и стыдливые.
Франтишека Храброго застрелили за мусорной свалкой.
7. МИР СЛОМАН, ВРЕМЯ ВЫШЛО ИЗ КОЛЕИ
Инаят Хан уже час ворочается в своей постели под окном подвала. На улице смеркается, и в комнату проникает белесый свет уличного фонаря. Доверху забитый хламом подвал, в падающем из окна дымчато-голубом луче блестят словно застывшие на месте пылинки. На столах, накрытые тканью, дремлют немые формы предметов — свидетельств исчезновений. На стенах темные квадраты картинных рам, тень от стенда рассеивается на полу. На почетном месте в центре подвала мягко и притягательно поблескивает стеклянная витрина. Армия вещиц на бесчисленных полках замерла в ожидании. Вставай, дорогой коллекционер! Ты так долго лежишь в постели — мы знаем, ты уже не спишь.
Хан шарит рукой в изголовье кровати. Привычными движениями он раскапывает вещи, нащупывая кнопку магнитофона. Свернуться в клубок под одеялом вдруг начинает казаться ему куда лучшей идеей. По мокрому тротуару за окном шаркают ботинки прохожих, идущих домой с работы, и Хан делает отчаянную попытку снова задремать, хотя бы ненадолго. Ну
