Сергей Лексутов - Игра в голос по-курайски

Павел сел на старый расшатанный стул, стянутый веревками, чтобы ненароком не развалился, с наслаждением вытянул натруженные ноги. Стул пронзительно и жалобно заскрипел. Накладывая грибы и картошку Денису, Ольга мимоходом сказала:

— Заклеил бы стулья, а то ведь когда-нибудь сам грохнешься и еще раз покалечишься…

Павел благодушно проворчал:

— Заклеить не проблема, так ведь зимой опять сырость будет, а следующим летом они опять рассохнутся…

Ольга засмеялась:

— У тебя на все рациональный ответ есть… — и принялась быстро нарезать салат из помидоров.

Анна Сергеевна выставила на стол хрустальный рюмки, сказала:

— Как раз вино из малины устоялось. Вот и устроим маленький праздничек.

Павел разлил вино по рюмкам, поднял свою, вдохнул слабый, но приятный малиновый аромат, прижмурился. Тем временем Ольга разложила грибы и картошку по тарелкам. Анна Сергеевна проговорила:

— Лучше бы грибы с картошкой помешала, меньше бы пошло…

Ольга засмеялась:

— Разок можно не экономить, зато повкуснее поесть… — она села на свою табуретку, взяла рюмку, понюхала: — А ничего аромат…

Павел проговорил, вдруг вспомнив ни с того ни с сего:

— В литературных и окололитературных кругах тост ходит: за нас с вами и за хрен с ними…

— А что, хороший тост, а главное злободневный, сказала Ольга серьезно и медленно вытянула вино.

В отличие от судьбы-злодейки, жизнь продолжала одаривать Павла маленькими радостями: грибы с картошкой как всегда были восхитительны, малиновое вино спустилось в натруженные ноги приятной истомой и наполнило все тело легким теплом, рядом уписывал за обе щеки грибы сын, здоровый и крепкий, несмотря ни на что. Ольга с Анной Сергеевной тоже с энтузиазмом работали вилками. Павел разлил вино по рюмкам, выпил свою уже без тоста, деликатно закусил одним ломтиком колбасы, все остальное оставив Денису; знал, как он любит колбасу. Вот ведь ирония судьбы: Павел в детстве тоже страшно любил колбасу, но не всегда она ему доставалась, в то время дефицитом была, да и сроду не продавалась она в деревенских магазинах. Родители, когда по делам в город ездили, привозили иногда. А сейчас колбасы в магазинах — завались, но нет денег, чтобы хоть раз в месяц себе грамм по сто позволять, на хлеб и постное масло не всегда хватает.

Вдруг в памяти всплыло — Сыпчугур… Сып-чу-гур-р… Будто голой пяткой по куче битого промерзшего стекла… Так назывался поселок на реке Оленгуй, километрах в ста от Читы. Память включилась почему-то на заме, в которую Павлу исполнилось восемь лет, столько же, сколько теперь Денису. Холод… Пронизывающий холод… Какой-то неживой, будто химический, холод жидкого азота, или аргона… Инертный, мертвый холод… Вот это помнилось Павлу лучше всего. Белая долина реки, белые сопки и голубоватый Оленгуй, уползающий за сопки. Постоянные ветры сдували снег со льда, и он сверкал под ледяным солнцем, будто лежал тут вечно в виде ледяной ленты, будто никогда и не играл прозрачными струями под горячим солнцем…

Сып-чу-гур-р… Будто промерзшее стальное полотно пилы по промерзшему телу листвяжного бревна… И — розовые опилки из-под зубьев, будто крошки пропитанного кровью снега…

Даже летом холод будто и не уходил никуда, просто, прятался в синих тенях между домами и бараками, в ледяной воде Сыпчугурки. По утрам и вечерам холод прибирал до костей, но днем солнце кололо, жгло горячими острыми лучами, будто раскаленными стеклянными иглами. Даже полыхающий в мае по склонам сопок багульник не создавал ощущения прихода тепла. Или, это только сейчас кажется Павлу, издалека? Тогда, с чего бы это?

Сыпчугур… Вероятно, это слово что-то значило на бурятском языке — Павел не знал. Но в то время его это и не интересовало. Сыпчугур — и ладно… Просто, название села, устроившегося в обширной излучине реки Оленгуй. Излучину замыкали крутые сопки, из узкого распадка меж которыми, выбегал ручей под названием Сыпчугурка. Выскочив из теснин, он причудливо змеился по луговине, поросшей ивняком и красноталом. Вода была кристально чистой, но водоросли на дне почему-то были ярко-красного цвета. Или, Павел опять путает? И красные водоросли были на дне проток, соединяющих пойменные озера с Оленгуем? Кажется, летом на Оленгуе было совсем не плохо, но память упорно возвращала Павла в зиму, когда Сыпчугурка лежала под заносами снега и найти ее можно было только по проруби с обледенелыми краями, из которой жители поселка черпали воду для питья. Снег, снесенный ветрами со льда Оленгуя, скапливался в долине Сыпчугурки. Семья Павла жила в бараке, длинном, потемневшим от времени строении, с обширными сенями по торцам. В бараке жили еще три семьи — какое-то мелкое леспромхозовское начальство. В сенях имелись просторные кладовки. Когда и для кого строился барак, Павел не знал, родители между собой об этом не говорили. Сложен он был из соснового бруса, но строители поскупились на паклю для изоляции щелей меж брусьев. Из неоштукатуренных стен немилосердно сквозило. Печка была предназначена только для варки пищи, но не для обогрева помещения, а потому дрова жрала, как бездомный пес чужую рыбу. В одной комнате шестерым разместиться было трудновато — не хватало стен, чтобы вдоль них расставить кровати. Одно из окон мать затянула синим интернатовским одеялом и под этим окном спал брат Павла. Павел спал на кухне, на топчане из досок, положенных на толстые чурбаки. Тут было теплее, чем в комнате, но к утру холод все равно забирался под старое стеганое одеяло.

Еще Павла вдруг настигло воспоминание о голоде. Нет, голодать они не голодали, всегда было вволю макарон, крупы, чего-то еще. Голод был какой-то необычный… Ему постоянно хотелось молока, хотелось так, что он, бывало, среди ночи просыпался. На сотни километров вокруг земля вздыбилась крутыми сопками, почва в распадках была песчаной, а склоны сопок густо поросли лиственницами и багульником, так что, коровам есть было нечего, и во всем обширном районе их не водилось, а народной власти как-то в голову не приходило, возить сюда молоко издалека. В селе многие держали коз, но в то время Павел даже не знал, что их можно доить, Коз старожилы держали только для себя, молоко никто не продавал. Да и много ли с козы молока? Своим-то детям не хватало.

Однажды, когда все взрослые были на работе, Павел зашел в кладовку и увидел на самой верхней полке трехлитровую банку с молоком. Будто чужая воля начала двигать его руками и ногами, возникло убеждение, что если он не отопьет хоть несколько глотков, то непременно умрет. Павел полез по полкам, добрался до верху и, упираясь одной ногой в стену, другой — в глубокий паз стены, взял банку за горловину… Слабое запястье не выдержало трехкилограммовой нагрузки, рука разжалась и банка грохнулась на пол, широко раскидав восхитительной белизны крупные брызги. Странно, но он не расплакался, хотя губы дрожали, а в горле стоял тугой ком. Одевшись, он убежал на берег Оленгуя и долго сидел на ледяном ветру, примостившись на толстом обрубке бревна, с тоской сживаясь с мыслью, что жизнь кончена, что он один в этой снежно-ледяной пустыне, что вечером придут с работы родители, соседи, чье молоко он разлил, и расправа будет короткой и безжалостной.