Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

От церкви мы поехали в Холл, от вида которого у меня снова заныли все зубы разом. В пустынном зале навязчивым эхом гудели разговоры, и мне пришлось изображать счастливую улыбку новобрачной за нас обоих, потому что Ёши даже не пытался хоть как-то прикрыть этикетом степень желанности нашего брака. Было всего человек пятьдесят гостей, по большей части деловых знакомых; кто-то из девушек прерывисто вздохнул, разлядев в запястьях зеркала и посчитав их, видимо, чем-то невероятно романтичным.

— Милостивой Тьмы, — желали нам с разных сторон.

— Благословения Рода.

— Детишек побольше и поскорее!

— Взаимопонимания, потому что оно есть важнейшее…

— Любви и общего саркофага.

— Детишек!..

Я украдкой глянула на Ёши, пытаясь сделать свою улыбку как можно меньше похожей на оскал. Лицо моего страшно сказать мужа абсолютно ничего не выражало.

Адвокаты наконец проверили документы, и нас пригласили к столу в парадной нише у колонн, перед высоким застеклённым стеллажом. Я подписала все три экземпляра на каждой странице и, уколов палец булавкой, капнула кровью на карточку, скрепляющую место сшива. Ёши проделал то же самое; регистратор перепроверил бумаги, вынул из ящика за спиной тонкую деревянную пластину и написал на ней знаки иглой. Закончив, он расщепил её на три части, одну убрал вместе с договором в шкаф, а две другие — отдал нам.

Я передала свои адвокату, Ёши — спрятал в огромный внутренний карман в верхнем халате.

Гости зааплодировали. В углу зала накрыли фуршет, и я даже нашла силы запихнуть в себя пару канапе. Ёши застыл каменным изваянием и на все поздравления отвечал сухо и односложно. Большая часть собравшихся была ему, очевидно, не знакома, — странно было бы иначе, с учётом того, что он годами жил в горах среди лунных, а собрания Конклава игнорировал не иначе как из принципа; единственный, кому хоть как-то улыбнулся мой муж, был мастер Хавье Маркелава, — тот самый, что, по слухам, пару лет назад проиграл Ёши чуть меньше чем целое состояние.

— Поздравляю, — сказала Харита и притянула меня к себе, а я в ответ неуклюже похлопала её по лопатке. — Твой избранник такой серьёзный мужчина!

— Думает только о делах, — подтвердила я.

— Похвально, похвально! Есть ли какие-то изменения в статусе нашей заявочки?

Я заверила Хариту, что думаю о запросе полиции денно и нощно, прерываясь только на такие несущественные мелочи, как собственная свадьба, и на брачном ложе тоже буду рассчитывать возможные конфигурации изделий для будущей поставки. Харита пошутила грубую и несмешную шутку о том, что предпочтёт сексуально незаинтересованных горгулий, и на этом разговор увял.

Смертельно хотелось курить, но в общем зале это было бы невежливым, а на улицу меня не выпускали пустая болтовня и нелепые поздравления. Холл бурлил пафосом и звенел прожжённым, циничным фарсом вроде того, с каким надевают траурные одежды на отречение злейшего врага по твоему же заявлению.

Вряд ли хоть кто-то из собравшихся мог всерьёз подумать, будто вся эта скоропалительная и невероятно выгодная Родам свадьба была плодом нашей с Ёши пронзительной, за душу берущей любви. Но, конечно же, говорить об этом открыто было недопустимо, — так же, как нельзя не пригубить налитый для тебя напиток, чтобы не обвинить хозяина в попытке отравления, или как невозможно не выложить оружие, заходя в чужой дом.

— …я счастлив, — говорил Ёши кому-то своим ломким, завышенным голосом, от которого мне всякий раз хотелось поморщиться, — что моя дорогая Пенни дала своё согласие.

— Меня зовут Пенелопа, — мрачно сообщила я позже, когда двери машины закрылись, и водитель вырулил на дорогу. — Это имя не сокращается.

— Оно слишком длинное для несокращаемого.

— Восемь букв. Надеюсь, вы справитесь с тем, чтобы их запомнить?

Ёши оглядел меня снизу вверх, задержавшись на измятой кольчугой рубашке, — я порядком мёрзла в таком виде по зимней погоде, но в пальто или шали смотрелась бы совсем уж глупо, — плоской груди и короткой стрижке.

— Я могу постараться, — он усмехнулся отвратительной, циничной ухмылкой, искривившей его и так не слишком привлекательное лицо. — А вы попробуете в ответ носить что-нибудь приличное?

— Где связь?

Он удовлетворённо кивнул:

— Я так и предполагал.

У мастера знаков мы не разговаривали. Он насвистывал что-то себе под нос, рисуя на наших правых ладонях символы Рода Бишиг; Ёши смотрел на свою левую ладонь, где остался знак Рода Се, а я — всё больше в сторону.

В склеп мы спустились, когда недоброе зимнее солнце уже клонилось к западу. Дом Ёши был порядком запущен и совершенно терялся среди огромного дикого сада; Ёши представил меня охраннику, бросил горсть зерна в кормушку, плюхнул туда же пачку сливочного масла: налетевшие отовсюду синицы бесстрашно садились ему на руки и тёрлись цветными грудками о ткани. В склепе было сухо и пыльно; я украдкой провела пальцем по могильной плите и не удивилась, увидев на подушечке липкую черноту.

— Не нужно этого делать.

Я пожала плечами.

Склеп разбегался тремя коридорами, и в небольшом пространстве между ними уже висело зеркало, — огромное и очень старое, в тяжёлой бронзовой раме. В нём отражался другой склеп, такой же неухоженный: тот, что остался на острове, под разваливающимся замком Се. Теперь Ёши вешал ещё одно, новое зеркало, — оно, сделанное из того куска, что и зеркала в наших запястьях, навсегда соединит нас — а ещё эти могилы и островной склеп Рода Бишиг.

С островом я договорилась ещё в воскресенье, и там уже висело ритуальное зеркало.

— Позаботься о моих предках, — сказал Ёши на изначальном языке и протянул мне свой нож, лезвием к себе.

— Позаботься о моих предках, — эхом отозвалась я и подала ему свой.

Татуировку пекло, и я разрезала другую ладонь. Кровавые знаки на зеркале смешались, соединились в один, и в темноте отражения зажглись вереницей лампадки покойных Бишигов.

Осветить саркофаги Се Ёши не потрудился, и обратно мы шли в одном только неверном свете фонаря.

Я устала и замёрзла, голова помутнела, хотелось курить и нормально поесть, и оставшееся дело — переезд, — вызывало у меня ровно столько воодушевления, чтобы не удавиться прямо на месте. Но всё оказалось не так страшно: Ёши нанял какую-то компанию, которая пригнала грузовую машину и упаковала вещи в большие, аккуратно подписанные коробки. Наша Змеица тащилась следом, и теперь короба стояли у задних дверей особняка Бишиг пирамидой, рабочие сновали туда и сюда, отшатываясь от услужливых големов, а Ёши разговаривал о чём-то с бригадиром.

Прищурившись, я читала подписи. «Перья красн.», гласила наклейка на верхней, узкой и длинной, коробке. Прямо под ней стоял куб «Косточки крупн., не кантовать», а в самом низу — три одинаковых ящика: «Липа № 1(3)», «Липа № 2(3)» и «Липа № 3(3)». Всё это было проклеено красным скотчем, и их бодро волокли в будущую мастерскую Ёши.

Ящик с инструментами Ёши рабочим не доверил и держал в руках, а к «документам» не проявил никакого интереса.

Тьма его покусай, мне ведь жить с этим человеком. Жить! Вероятно, довольно долго; завтракать за одним столом, обсуждать планы на выходные, распределять родовой бюджет, посещать склеп по субботам, а когда-нибудь — рожать детей. А он, совершенный чужак, привёз в мой дом какие-то косточки и теперь следил ревностно, чтобы их действительно не кантовали при выгрузке.

— Давайте знакомиться, — предложила я, вздохнув.

Ёши глянул на меня искоса.

— Ну, попробуйте.

Я на мгновение зависла и не придумала ничего лучше одного из вопросов, которые использовала для собеседования с потенциальными слушателями своего спецкурса:

— Если выбирать что-то одно, что вы хотели бы создать своей силой?

Ёши молчал очень долго, а потом сказал медленно:

— Мастер Пенелопа, вы, возможно, забыли. С сегодняшнего дня моя родовая сила спит.

Он покрутил запястьем, и блики света рассыпались по утоптанному сероватому снегу. Я побледнела и вхолостую щёлкнула зажигалкой, ещё раз и ещё, а потом плюнула на этикет, и так безвозвратно нарушенный, и закурила.