Чужой рассвет - Игорь Анатольевич Соловьев
Передав носилки Немцу и девушке, Брага с Коробом шли во главе процессии. Они негромко переругивались между собой, останавливались, сверяясь с картой, потом двигались дальше. Короб в очередной раз поежился от холода и, расстегнув на ходу рюкзак, полез за шапкой. Брага катал в пальцах папиросу, отмеряя время до привала, когда он, наконец, сможет сесть и всласть подымить.
Запоздало заверещал детектор аномалий. Что-то неправдоподобно громко хрустнуло возле ног молодого сталкера. Сквозь молочные хлопья тумана по глазам больно ударила яркая голубая вспышка. В воздух взметнулось густое облако из комьев земли, гниющей прошлогодней листвы и крупных щепок поваленного у тропы дерева. Резко запахло озоном.
Короб погиб сразу. Его тело разметало на множество фрагментов, и брызги крови густо оросили ближайшие кусты и деревья. Идущего следом Брагу швырнуло назад, на поросшую густым мхом ель. Уронив носилки, Щука и Немец бросились к нему.
Брага потянулся рукой в карман за папиросной пачкой. Поморщился от боли, когда шевельнулся здоровенный обломок дерева, копьем торчавший из груди.
– Арнольдыч… Помоги закурить.
Немец бережно взял из его руки пачку, достал папиросу
– Ты держись, дружище, сейчас мы тебя заштопаем и на ноги поставим. Только не раскисай!
Брага чуть улыбнулся, превозмогая боль.
– Мне то… не заливай. Я всё, отходился. Сейчас курну и махну на встречу с Богом. Есть за что покаяться.
– Не гони, старый, – Немец продул мундштук папиросы и вставил её товарищу в зубы. – Настя! Быстрее!
– Сейчас! – Девушка лихорадочно вытряхивала аптечку. – Сейчас уже, потерпи, Брага, потрепи родной…
– Не суетись милая. Не нужно уже. С молодым что? – он закашлялся, прикуривая от протянутой спички.
– Погиб.
– Э-э-э, выходит, я свое обещание сдержал. Надо же…
– Какое обещание, ты о чём?
– Что переживу его, зелёного, – Брага зашёлся сиплым кашлем пуще прежнего, с уголка рта потекла струйка тёмной крови. – Вояку дотащите. Чтоб не зря всё это…
Девушка зубами разорвала перевязочный пакет. Потом схватила шприц, выпустив из иглы воздух.
– Помоги мне! – крикнула она Немцу, пытаясь закатать рукав пожилому сталкеру.
– Оставь его, – Немец посмотрел в мёртвые глаза Браги и прикрыл ладонью веки покойного. – Всё.
***
Кресты срубили из белой молодой берёзки. Пока Немец копал могилы, Щука делала таблички. Для этого она распотрошила коробки с сухим пайком, вырезала ножом аккуратные прямоугольники из твёрдого картона. Подумала, что после того, как впишет имена погибших товарищей, для прочности и защиты от влаги обмотает картон прозрачным скотчем.
– Как его настоящее имя?
– Василий Степанович. Фамилию не знаю, он не говорил никогда. И год рождения тоже.
– А родом откуда?
– Из под Белгорода. Так и напиши: «Белгородская область». И это, знаешь что, пожалуй, не пиши «Брага». Как кличка у собаки. А он человек был. Настоящий.
Черным маркером девушка вывела имя, отчество, место рождения и дату смерти. Потом подумала и добавила: «Скорбим».
– А молодому что напишем? – глухо спросила она, взяв в руку вторую табличку.
– Пиши, – продиктовал Немец, – Воронёнков Тимофей Александрович, город Рязань, год рождения… год смерти…
– Откуда знаешь? – Щука с трудом сдерживала подступавшие слезы, но писала твёрдо, словно вырубая каждую букву в мраморе.
– Помню, как он в лагерь к нам пришёл. По всей форме представился, как будто молодой лейтенант после распределения. Тогда это казалось забавным. Кто же знал, что так будет?
– Врёшь! – зло сказала девушка. – Мы все, кто больше месяца протянули, кто видел вот такие же кресты и столбики, знали, что именно так и будет! Этим всегда заканчивается. И у тебя это не в первый раз!
– Успокойся, что ты, сестрёнка! – попытался смягчить её выпад, Немец.
– Ты сам зачем в поиск ходишь? Чтобы сдохнуть вот так однажды, под безымянной сосной? Ради чего всё это? И ради кого? Она давно умерла, та твоя женщина. А ты всё не можешь её отпустить. Хочешь следом за ней шагнуть. Знаю ведь, отчего ты такой бесстрашный! Потому что глупый! Смерти ищешь, только вот гибнут вокруг тебя другие. Те, кто поверили в твою удачу, в тебя. И те… те кто тебя любят!
Последние слова утонули в рыданиях на его груди. А он всё гладил девушку по голове и, прижимая к своей пропахшей костром и порохом куртке, повторял: «Поплачь милая, не носи в себе! И пожалуйста, прости. За всё прости, если сможешь».
***
Майор «обратился», когда им оставалось пройти последние два часа пути. В тот самый миг, когда уставшая девушка присела, чтобы сделать ему укол антидота.
Тело военного дёрнулось, резко выгнувшись под фиксирующими ремнями. Щука решила, что это снова судороги, наклонилась к нему. Майор вдруг распахнул глаза, ставшие мутно белыми, как у слепого. И, ухватив её за руку, сжал с такой силой, будто это был не человек, а гидравлический пресс. Девушка закричала от боли и неожиданности, осела на землю. А то, что было майором, уже приподнималось на носилках, разрывая ремни, словно гнилые тряпки.
Немец отреагировал сразу же. Рывком сорвав с плеча винтовку, он с силой рубанул прикладом по шее новоявленного упыря. Тот вздрогнул и отпустил руку девушки. Но прежде, чем Немец ударил снова, неожиданно резво ухватился за ствол оружия. Сталкер изо всех сил рванул винтовку к себе. Но монстр держал её крепко, и прежде, чем «драгуновка» была вырвана из захвата, он успел погнуть её ствол под неестественным углом. СВД стала полностью бесполезна.
Немец зарычал и с размаху двинул прикладом в лоб противника. Упырь шагнул навстречу, раззявив пасть. Металлический «затыльник» с хрустом вошёл в лобную кость военного, но врага не остановил. Монстр с такой силой врезал кулаком в грудь сталкера, что тот отлетел на несколько шагов и подняться уже не смог.
Майор утробно заревел и шагнул было к добыче. Но в спину ему тотчас ударили выстрелы.
Девушка, сидя на
