Надежда Попова - Стезя смерти

— Не страшно, — усмехнулся Курт, подходя. — Я к крикам привык.

— А не боишься меня? — вдруг прекратив отступать, спросила Маргарет негромко. — Хочешь, я расскажу тебе, как умер Филипп Шлаг?.. Я поцеловала его. Один раз. Он умер счастливым.

— И я скажу тебе то же, — возразил он, склонившись. — Не посмеешь.

Это было похоже на уже испытанное чувство сковывающего жара, но теперь — опустошающего, уничтожающего, убивающего, и вместе с тем кажущегося самым лучшим, что только было в жизни, самым желанным…

Оторваться от этих губ стоило невероятного усилия, почти невозможного, нечеловеческого.

— Попробуй сделать это еще раз, — голос сел, голова кружилась, будто заглянул в пропасть с шаткого, осыпающегося обрыва, но все же он сумел себя заставить не сделать последнего шага, выдержать последний удар — взгляд фиалковых глаз. — Только попробуй.

— Вот этим ты и отличаешься от прочих, — все так же шепотом произнесла Маргарет. — Ты способен меня выдержать.

— Вот, значит, как? — Курт отодвинулся, пошатнувшись, уперся рукой в стену. — Значит, так ты подбираешь себе пару — как жеребца, на выносливость?

— Я тебя любила за твой дух, — возразила она твердо. — А ты меня — за мое тело. И кто из нас порочен?.. Уходи. Сейчас же.

— «Любила»… — повторил Курт. — Ты не знаешь, что это.

Он успел дойти до двери, когда Маргарет выговорила с видимым усилием:

— Постой.

Курт замер на мгновение и взялся за ручку; она топнула ногой.

— Нет! Господи, в последние три дня я только и делаю, что упрашиваю тебя и почти пресмыкаюсь, не заставляй меня делать это снова! Не вынуждай меня просить дважды!

Он обернулся, помедлив, и прошагал к Маргарет, вновь остановившись рядом, вновь — глаза в глаза…

— Все это неважно, — сказала она убежденно. — Все, что было, что есть — все это значения не имеет; не должно иметь. Ты знаешь, что я люблю тебя. И ты любишь меня, я знаю. Несмотря ни на что — это не ушло, ведь так?

— Я пропустил какую-то булавку? Не всю куртку распотрошил?

— Прекрати, — тихо возразила Маргарет, и он умолк, убрав усмешку. — Послушай; мы причинили друг другу достаточно боли. Не надо множить ее.

— Ты солгала мне, — напомнил Курт так же чуть слышно. — Использовала меня. Это — любовь в твоем понимании? Не думаю, что мы сойдемся в некоторых взглядах на вещи.

— Чего ты хочешь? — оборвала та с вызовом и плохо таимым отчаяньем. — Чтобы я просила прощения? Каялась? Снова умоляла тебя? Тебе нравится это слушать?

Курт пожал плечами, выдавив из себя улыбку, чувствуя, что выходит холодная усмешка, и коротко бросил, не отводя взгляда от глаз цвета фиалки:

— Откровенно говоря — да.

Глава 19

— Что это было? Месть? — хрипло спросил он спустя полчаса; Маргарет потянулась, заведя руки за голову и одарив его улыбкой.

— Не удержалась убедиться в справедливости своих суждений.

Сегодня это более походило на короткую войну, на битву, яростную стычку двух хищников, на схватку даже не пса с кошкой, а волка и рыси; бывали мгновения, когда Курту начинало казаться, что обуревающая его горячая волна сейчас попросту спалит изнутри, убьет — не в понимании фигуральном, а в самом прямом, истинном значении этого слова. Казалось, что касающиеся его губы, руки, сам взгляд вынимают из тела душу — медленно, но неуклонно, словно душа его, силы, само дыхание его были чем-то материальным, как кровь, способная быть выпущенной по капле на волю, прочь, досуха. Не поддаться стоило невероятных усилий, почти невыносимых, на пределе возможностей тела и духа человеческого, на рубеже человеческой сущности, на грани сил; время от времени мозг затуманивало жаркое марево, и тогда казалось, что рассудок сейчас откажется продолжать это противостояние дальше, тело откажется бороться с иссушающим вихрем, разрывающим на части самую суть того, кто уже забыл, что был человеком, а не сжатой в исступленный комок совокупностью мяса, крови и того, что уже язык не поворачивался назвать душой — в душе человеческой просто не могли зарождаться эти чувства, не имеющие ничего общего с тем, что должны испытывать мужчина и женщина, прикасаясь друг к другу…

— Ведьма, — бросил Курт, садясь; голову повело, словно после недельного строгого поста с трехдневным бдением, и где-то за гранью восприятия снова прозвучал тихий смех:

— О, да, майстер инквизитор. Вы меня раскусили.

Он осторожно коснулся пальцем разбитой Ланцем губы, на которой, наверное, лишь к утру немного побледнеет след укуса, и медленно отодвинулся к краю постели, опустив на руки голову, собирая остатки сил, дабы возвратить способность воспринимать мир, вдруг ставший нечетким и точно бы не существующим в яви. Когда плеча коснулись тонкие пальцы, Курт вздрогнул, отодвинувшись дальше, и за спиной послышалось настороженное:

— В чем дело?

— Теперь, — отозвался он тихо, — когда мы оба получили друг от друга, что желали, Маргарет, давай все-таки поговорим. Я хочу знать все.

— Опять?! — в ее голосе прорезалась злость и тень былой дрожи; Курт приподнял голову, но к ней не обернулся.

— А как ты думала? Что я просто смирюсь со своей ролью щенка на веревочке, с которым можно поиграть, когда захочется, а когда нужно — натравить?.. Завтра, очнувшись от сердечного приступа, который у него беспременно будет этой ночью, Керн вышлет отчет моему ректору в академии и главе попечительского отделения, а это ставит крест на моей карьере.

— По отношению к инквизитору это звучит… неубедительно.

— Мне — не смешно, — отрезал Курт хмуро. — Это означает, что в течение ближайшего месяца я могу утратить Знак, должность следователя и оказаться со срезанной Печатью на помосте, и я желаю хотя бы знать, за что рискую отдать жизнь.

— Жизнь? Брось, — неуверенно улыбнулась Маргарет. — В чем тебя можно обвинить? Дело завершено, преступница мертва, а я оправдана по закону, тебе ничего не грозит…

— Расскажешь это curator’у Конгрегации… Не уводи разговор в сторону. Ты говорила, что любишь меня; но твои слова ничего не стоят, Маргарет, пока между нами не будет все предельно ясно, пока я буду узнавать из третьих рук о твоих любовниках и тайных увлечениях. Или ты начинаешь говорить — сейчас же, и теперь — прямо, или я решу, что твои игры со мной продолжаются, что, согласись, несколько охладит мой пыл.

— И что ты сделаешь тогда? — спросила она тихо и зло. — Покаешься перед начальством?

— А тебя волнует лишь это? Тебя тревожит лишь вопрос, насколько долго я смогу быть полезен? В этом причина того, что сегодня я здесь, в твоем доме, в твоей постели, в твоей жизни? Держишь меня про запас на случай повторного ареста?