Джаспер Ффорде - Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов

— Доброе утро, мэм! — выпалила она, возникнув передо мной так внезапно, что я едва не вскрикнула.

Речь ее отличалась избыточным воодушевлением, свойственным неизлечимо здоровым людям, — черта, начавшая меня раздражать вскоре после того, как двадцать четыре часа назад я согласилась оценить ее профпригодность.

— Обязательно впрыгивать так резко? — возмутилась я. — Ты меня чуть до инфаркта не довела!

— Ой! Простите. А я вам завтрак принесла.

— Ну, в таком случае… — Я заглянула в протянутый мне пакет и нахмурилась. — Погоди минутку, это не похоже на сэндвич с беконом!

— Так и есть. Это хрустящая чечевичная лепешка на соевом молоке и с соевым творогом. Способствует очистке организма от шлаков. От бекона у вас точно будет инфаркт.

— Как предусмотрительно с твоей стороны, — ядовито заметила я. — Тело есть храм, да?

— Именно. И кофе я вам не принесла, потому что от него давление поднимается. Вот, энергетический напиток из свекольного сока и сока эдельвейса.

— А что случилось с осьминожьими чернилами и молоком гиппопотама?

— Кончились.

— Слушай, — сказала я, возвращая соевый корм для животных и пойло, — завтра третий и последний день твоей стажировки, а я еще ничего не решила. Ты хочешь стать агентом беллетриции?

— Больше всего на свете.

— Хорошо. Тогда, если ты хочешь, чтобы я подписала направление на дальнейшее обучение, тебе придется делать то, что тебе говорят. Если это значит убить граммазита, изловить неправильный глагол, одеть Квазимодо или даже нечто столь несложное, как принести мне кофе и булочку с беконом, значит, именно это ты и будешь делать. Понятно?

— Извините, — прошептала она и, подумав, добавила: — Тогда, наверное, это вам тоже не нужно? — Она продемонстрировала мне кусочек хрусталя.

— И что мне с ним делать?

— Носить. Он поможет настроить вашу систему энергетических вибраций.

— Единственная энергетическая система, в которой я нуждаюсь в данный момент, — это булочка с беконом. Может, ты и вегетарианка, но я-то нет. Я не ты — это ты версия меня. Ты можешь увлекаться таро, и йогуртом, и витаминами, и стоянием посреди кругов на полях голышом с закрытыми глазами и развернутыми к небу ладонями, но это все не ко мне, договорились?

Она понурилась, и я вздохнула. В конце концов, до какой-то степени я сама виновата. С тех пор как я попала в печать, мне, естественно, было любопытно познакомиться с вымышленной собой, но я и подумать не могла, что ей захочется поступить в беллетрицию. Однако вот она — Четверг Нонетот из «Великого фиаско Сэмюэла Пеписа». Поначалу мне было немного не по себе: она не просто походила на меня как близнец, но была физически неотличима. Что еще страннее, хотя описанные в «Фиаско Пеписа» события имели место шесть лет назад, она выглядела ровно на мои пятьдесят два года. Каждая трещинка и морщинка, даже ниточки седины, которые меня якобы не волновали, — она во всех отношениях была мной. Но только лицом — это я должна подчеркнуть особо. Она вела себя и одевалась не как я: она предпочитала более простые и ноские вещи. Вместо обычных джинсов, блузки и куртки она носила окрашенную натуральными красителями хлопковую юбку и пуловер домашней вязки. Войлочная торба заменяла ей сумку фирмы «Биллингем», а вместо стянутого алой резинкой хвоста у нее на голове красовался переплетенный холщовой ленточкой аккуратный пучок. И не случайно. Вытерпев ничем не оправданную агрессивность первых четырех книг про Четверг, я настояла на том, чтобы пятая отражала более трепетную часть моей натуры. К несчастью, мои пожелания были восприняты серьезнее, чем следовало, и в результате возникла Четверг-5. Она получилась чувствительной, заботливой, сострадательной, доброй, вдумчивой — и совершенно нечитабельной. Роман «Великое фиаско Сэмюэла Пеписа» продавался настолько плохо, что остатки тиража через полгода уценили, а до издания в бумажной обложке дело так и не дошло, чему я втайне радовалась. Четверг-5 могла бы себе жить-поживать в отставке по нечитабельности, если бы не ее внезапное желание поступить в беллетрицию и «внести свою лепту», как она это называла. Письменный экзамен и начальную подготовку она прошла, и теперь мне дали ее на трехдневную стажировку.

Дело продвигалось туго: ей придется совершить нечто воистину исключительное, чтобы реабилитироваться.

— Кстати, — сказала я, как будто меня только что осенило, — ты умеешь вязать?

— Это часть моей стажировки?

— Достаточно просто «да» или «нет».

— Да.

Я вручила ей наполовину связанный джемпер Пиквик.

— Можешь закончить его. Мерки вот на этом клочке бумаги. Это чехол для домашнего животного, — добавила я, когда Четверг-5 вытаращилась на полосатое вязание странной формы.

— Вы держите дома покалеченную медузу?

— Это для Пиквик.

— Ой! — воскликнула Четверг-5.— С удовольствием! У меня тоже дронт, ее зовут Пиквик-пять.

— Да ну!

— Ага… А как ваша потеряла хохолок?

— Это длинная история, в которой замешана соседская кошка.

— У моих соседей тоже кошка. Ее зовут… зовут…

— Соседская кошка-пять? — предположила я.

— Точно, — выдохнула она, потрясенная моими детективными способностями. — Вы с ней знакомы, да?

Я проигнорировала вопрос и толкнула двери в бальный зал. Мы пришли вовремя. Ежедневная летучка у Глашатая как раз начиналась.

Офис беллетриции помещался в заброшенном бальном зале Норленд-парка — резиденции Дэшвудов, надежно упрятанной в предыстории романа Джейн Остин «Разум и чувство». Досужие и, возможно, завистливые языки болтали, что это «по особой протекции», но мне лично никто никаких особых услуг не оказывал. Комната была выкрашена в нежно-голубой цвет, и там, где стены не украшала изящная лепнина, висели роскошные зеркала в золоченых рамах. Здесь и работала полицейская служба, функционировавшая внутри книг для поддержания порядка в опасно гибкой повествовательной среде. Мы называли эту службу беллетрицией.

Беллетриция давно окопалась в Норленде. Наш офис много лет не использовался для балов. Все пространство пола было заставлено столами, стульями, каталожными шкафами и завалено стопками документов. На каждом столе стоял отдельный комментофон с бронзовой трубкой, печатная машинка и лоток для входящих бумаг, который всегда казался больше, чем его предназначенный для исходящих собрат. Хотя в реальном мире электроника прочно вошла в повседневную жизнь, здесь, внутри вымысла, не было ни единого механизма, чье описание не уложилось бы в одну-две строки из-за его сложности. В документальной литературе дело обстояло иначе, у них передовые технологии из ушей лезли, но мы в какой-то мере гордились, что, вполовину уступая им по мощностям, работаем в восемь раз эффективнее. Я на мгновение замерла. Входя в офис беллетриции, я всегда чувствовала легкое головокружение, даже после шестнадцати лет работы. Глупо, ей богу, но я ничего не могла с собой поделать.